Пока шел обратно, в сознании оформилась идея. Она и прежде посещала меня последние пять-шесть дней, но в виде неясного замысла, смутного зова. Теперь же, после встречи с человеком-коконом, после осознания, что Мара в очередной раз солгала и вовсе не отказалась от своего чудовищного замысла, идея обрела определенность и четкость.
Я как будто заразился от Ница ненавистью и негодованием ко всему, что творилось на острове. Он прав, героический старик: если уничтожить искру, одну-единственную душу, может начаться цепная реакция. Конец мира, беспробудная ночь Брамы. Бабская месть бросившему возлюбленному может в итоге обратить в небытие всё живое. Ярая ревность и слепое самообожание — как катализатор ядерного взрыва в масштабах мироздания.
Майер строчит один научный труд за другим. Эту затею он считает неосуществимой, но подыгрывает гениальной безумице. Чем бы дитя ни тешилась, лишь бы прилежно плодило идеи и идейки, как пчелиная царица яйца. Майеру — лавры великого психолога-экспериментатора. Ей — утоление мстительной страсти. И хоть трава не расти.
Нет, определенно, место, где проводятся опыты над бессмертной душой, должно быть уничтожено, а инициирующий эти опыты — убит. Ниц совершил ошибку: всего лишь сжег главное здание. Но Мару — теоретика и вдохновителя, и Майера — практика и спонсора, не тронул. Старик не мог убить человека (недаром великий философ, оплодотворивший его ум и воспламенивший душу, сошел с катушек, глядя на истязания животного). Но я не он. Я не стар и не столь чувствителен, и способен совершить определенное волевое усилие — насилие над самим собой. Я должен это сделать.
Какое-то время ушло на размышления, кого следует убрать из этой парочки. (Двоих — отчего-то знал твердо — не осилить. Кишка тонка.) Психологически легче уничтожить неприятного старика, чем женщину, яркую и соблазнительную, к тому же питающую ко мне отдаленное подобие нежных чувств. Но Мара — мозг и сердце сатаны, а ее супруг — всего лишь деньги и руки. Получается, что рациональнее поднять руку на даму, как ни противен этот акт.
Четкая цель подстегнула и зарядила энергией. Появился смысл существования, бытие обрело остроту и напряжение. Ясно продиктованная себе задача мобилизует телесные и душевные резервы, тем более, столь масштабная, сложная и безусловно благородная.
Шаг номер один: убить Мару. Шаг номер два: тут же уйти на тот свет следом за ней. Хотелось бы сделать это эффектно, как Ниц. Но гореть заживо, испытывая нечеловеческую боль… увольте. На столь высокий градус героизма душевных силенок не хватит. Эффектно, красиво, после прощального слова или хотя бы письма, но без сильной боли. Как? Идеально подходил цианид. Но где раздобыть его на острове, тем более после уничтожившего запасы лекарств и реактивов пожара?
Нет, последовательность не совсем верна: шаг номер один — попасть в группу исследователей, творящих «адские» опыты. Я должен увидеть, что именно они творят, чтобы возненавидеть Мару окончательно. До той стадии бешенства, в которой смогу занести над ней карающую длань. Говоря по правде, уверенность, что смогу убить человека, была слабовата. Держалась на одном самолюбии да благородном пафосе. В опыте моей жизни убийства отсутствовали напрочь. Даже курицы или мыши (комары и тараканы не в счет). Чем же, в таком случае, я лучше Ница? А тем, что умнее. Принять участие в чудовищных экспериментах — отличная мысль. Насмотревшись жути, так возненавижу супругу профессора, что убийство случится в состоянии аффекта, почти помимо сознания и контролирующих установок.
Идея уничтожить глобальное зло, свившее себе уютное гнездышко на северном островке, и тем самым послужить человечеству, провести последний кусочек жизни ярко, осмысленно и глубоко (в отличие от долгого бездарного предыдущего существования) захватила тотально. Закружила, опьянила — настолько, что, уже засыпая глубокой ночью, осознал: ни разу за весь день — ни разочка! — не вспомнил о ней. О любимой и ненавидимой. Добрый знак.
На следующее утро, даже не позавтракав — в таком пребывал возбуждении и нетерпении, помчался к Роу. К счастью, он был один в своем домике. Сходу заявил, что хочу принять участие в опытах направленной реинкарнации. Готов быть донором спермы и даже вступать в физическую связь с «инкубаторами». Если, конечно, те будут обладать хотя бы минимумом привлекательности (так я надеялся заранее застраховать себя от Дины в качестве партнерши).
Психоаналитик не заразился моим энтузиазмом. Ответил достаточно сухо, что примет мое желание к сведению. В обозримом будущем ожидаются роды трех участниц эксперимента, и новые зачатия пока не планируются. Но на более отдаленное будущее он непременно будет иметь меня в виду. Все качества, необходимые биологическому отцу, у меня есть: развитый интеллект, отсутствие генетических заболеваний, приятная внешность.
Я чуть было не выпалил, что отдаленное будущее мне не светит ни при каком раскладе, но сдержался: Роу отлично знает это и без меня. Постаравшись скрыть разочарование, с тающим воодушевлением вызвался принять участие в качестве исследователя, помощника или даже испытуемого в любых экспериментах, проводимых на острове. Понятно, что после пожара число таковых значительно сократилось, но я уверен: умелые руки и творческие мозги всегда пригодятся.
Роу поглядел на меня чуть пристальней, пощелкал паучьими пальчиками и заключил, что и это мое пожелание будет иметь в виду и обязательно передаст его Майеру.
Ну что ж, не густо, конечно. Но хоть что-то.
Я снова стал трудящимся пациентом. Уже не на пилораме — новые коттеджи не строились, и пилорама молчала, бездействуя — на более прозаическом фронте работ: помогал выдавать продукты на складе, дежурил на кухне, убирал помещения. Дни шли за днями, но монотонный труд не разбавлялся ничем. Меня не приглашали принять участие в опытах или групповых медитациях, не звали в таинственный домик за двухметровым забором. Ни Роу, ни Майер не изъявляли желания побеседовать, и я уже стал потихоньку забывать, как выглядят растрепанная бородка профессора или паучьи пальцы его помощника. Да и Мара, охладев к моей невзрачной персоне, не заглядывала больше в мой домик.
Больше всего огорчало прекращение бесед с Джекобом. Я соскучился по острому языку русского, его проницательному уму и широкой — как и полагается по крови, словно его родная Сибирь, душе. Если мы пересекались где-то, Джекоб кивал, но не останавливался, чтобы переброситься хотя бы парой слов, бросить необязательное: «Как дела? Что новенького?» А когда пытался придержать его, ссылался на срочные занятия. Дважды, рискуя показаться навязчивым, постучался поздно вечером ему в избушку. Оба раза дверь не открыли: то ли проигнорировали, то ли хозяина не оказалось дома, несмотря на конец рабочего дня. Сам же я зайти не решился.
Впрочем, отчаиваться себе не позволял: высокая и светлая цель продолжала вдохновлять и греть. Джекоб, видимо, и впрямь очень занят. Да и настроение после гибели Ница не располагает к болтовне (как бы ни демонстрировал русский умник толстокожесть и цинизм, у меня не осталось никаких иллюзий относительно наличия у него данных качеств).
Что же касается игнорирования меня начальством, то попросту проверяют, что естественно. Впустить в святая святых — в адское жерло — можно далеко не всякого. Хотя почему, собственно, не всякого, если любой, узнавший некрасивые секреты доктора Майера и его страстной супруги, унесет эти секреты с собой в могилу? Этот момент оставался не вполне ясен.
Всё определилось дней через десять. Утром, когда завтракал перед работой (предстояло пересчитать и отсортировать продукты на складе), постучавшись, вошла Дина. Мы не разговаривали со времен ее ночного визита, и я встретил ученую даму с надеждой и интересом. И мои ожидания оправдались.
Дина сухо, без эмоций поставила меня в известность, что пришла по поручению Роу. Если я еще не передумал участвовать в закрытых исследованиях, она проводит меня в нужное место и проинструктирует.
— О, здорово! Конечно, не передумал. Я подыхаю со скуки, перекладывая банки и моя посуду, и наконец-то свет в конце туннеля. Чай? Кофе?..