— Не факт. Разве можно сравнить козявочку с прекрасным стихом? Но ты смотри, смотри внимательней. Вот кто-то подрался… кто-то решил спариться… кого-то медленно ломают на части… Но ты смотри!
— И?
— И ты ощутишь себя вечным Брахманом, Творцом, что наблюдает с высоты на суету своих мелких творений — жалких муравьишек, бабочек-поденок, обжор-гусениц. Ты можешь уничтожить их одним движением пальца или подошвы. А можешь помиловать, подарить им жизнь, долгую-долгую жизнь длиной в целое лето…
Я послушно уставился на маленького жучка, что полз по травинке прямо у моего лица. Ушел в созерцание по самую маковку. И был выкинут из него весьма грубым (как мне показалось) толчком в плечо. Я дернулся, задел травинку, и зеленый жучок полетел вверх тормашками.
— Поосторожнее, мисс!..
— Хватит пожирать взглядом жалких козявок. Пора: остался еще один пункт. Испанец.
— Испанец на завтра.
— Завтра у нас не будет. Испанец сейчас!
— Хорошо, — я покорно поднялся. И тут же едва не упал: как-никак на двоих мы выхлебали три литра, пусть отвратного, но вполне крепкого пойла. — Испанец попозже. Мы не дойдем, если не протрезвеем чуток. И тем более, не перелезем забор.
Юдит вздохнула.
— Будем трезветь. На редкость унылое занятие. А если именно сейчас притащится Майер, с винтовкой или шприцом?
— Придумал! — Я рухнул в траву и снова вперил глаза в букашек. — Я буду не наблюдать, а творить миры.
— Что-что?
— Я понял сейчас, чем буду заниматься, покрутившись еще два-три оборота в колесе сансары и обретя свободу: творить новые миры. Занятие достойное, чтобы посвятить ему вечность.
— И я! И я буду творить, — Юдит, собезьянничав, рухнула рядом.
— У тебя не получится.
— Почему?..
Глава 38 ДЕМИУРГИ
Большой муравей, рыжеватый, с мощными челюстями и чистым бликом на брюшке, исследовал мертвую гусеницу.
Я осторожно коснулся его концом стебелька.
— Не мешай! — укорила Юдит. — Человек делом занят. Так почему ты считаешь, что из меня не получится демиурга новых миров?
Муравей дернул усами, но не прекратил своего занятия.
— Потому что очень трудно придумать кардинально новое, небывшее. Ты создашь улучшенный вариант нашего мира, только и всего. Уберешь все то, что тебя здесь раздражает: войны, болезни, сумасшествие, некрасивый способ размножения… Что ты там еще перечисляля в своем эссе?
— Ты считаешь меня дурой. Спасибо. — Она пододвинула ногтем тушку мертвой гусеницы, и муравей последовал за ней. — Бедняжка! Ты же ее не дотащищшь один. Где твои товарищи?
— Возможно, это муравей-одиночка. Живущий вне муравейника.
— Муравей-одиночка — это я. Вот только мертвыми гусеницами не питаюсь… Если уничтожить зло, болезни, уродство — исчезнет и противопложное им: добро, красота, нежность. Странно, что приходится объяснять очевидные вещи. Мироздание держится на полярностях — закон номер один. Второе — закон бесконечного многообразия.
Потеряв интерес к муравью, Юдит уставилась на бабочку, крохотную, блеклую, присевшую на валун.
— Бедняжка! Тебе не досталось ни кусочка красоты…
— Ни глоточка.
— Полярность красота-безобразие я оставлю. Без красоты нельзя. А вот отвратительное, вонючее, мерзопакостное — уберу.
— Солидарен в этом! — радостно откликнулся я. — В моем мире тоже не будет дерьма. Разумные существа будут питаться подобно растениям. Без вонючих отходов. Но постой… — Я засомневался. — Ведь это и есть полярность прекрасное-безобразное. Уберешь дерьмо — исчезнут цветы и птицы.
Юдит задумалась. Тяжко вздохнула.
— Да… А еще ведь придется придумывать местную астрологию. Законы, на которых все зиждется.
Она взмахнула рукой, и бабочка улетела, мелко трепеща серыми крылышками.
— И местную хиромантию. Пусть судьба у них будет написана не на руках, а на ступнях.
— На них и так что-то написано, — она согнула ногу и всмотрелась в рисунок на левой грязной ступне. — В этом нет новизны… Придумала! Они будут видеть ауру. Вот, смотри! — она вернулась к муравью, что продолжал ощупывать усиками тушку гусеницы. Брезгливо сморщившись, подхватила гусеницу двумя пальцами и забросила делеко в траву. — Что он сейчас по-твоему испытывает?
— Изумление. Возмущение. Ярость. Шок. Голодные спазмы…
— Вот видишь, как много вариантов! А в моем мире от него будет исходить изумрудное сияние — и все поймут, что он изумлен. Встретился с чудом! Или он заполыхает алым — рассердился. Кстати, когда ты видел меня на верховой прогулке с Марой и вообразил, что у нас флирт (вот глупость-то!), она пыталась развить у меня свойство видеть ауру. Почему-то вбила в голову, что в потенциале у меня это заложено. (И у Дины тоже, она и с ней возилась, еще до тебя, но Дина коней боялась панически.) Энергетика коней и страх высоты, по ее словам, должны были служить катализаторами процесса.
— Умоляю: про Мару либо плохо, либо ничего!
— Как про покойников только наоборот? Дай догадаюсь, зачем тебе это нужно… Чтобы сохранить настрой ненависти, нужный для акта возмездия? Какой ты смешной, Норди!
Я обиделся.
— Обхохочешься.
— Смешной-смешной-смешной. И себя ни капелюшечки не знаешь.
— Зато ты знаешь. То-то преизбыток знания привел тебя к чудовищной мечте превратится в ничто. Между прочим, в твоей идейке с видением ауры тоже ничего нового: слизала для своего мирка то, что является законом тонкой сферы. Я же говорю: ничего принципиально нового ты не родишь, не тужься.
Проигнорировав мой укол, Юдит перевела внимание на маленького жучка, что качался на нераскрытом бутоне цветка. Его надкрылья отливали зеленым металлом.
— Ты смотри какой! Закованный в латы. Рыцарь. Спешит на битву с драконом.
— Но ведь ты уничтожила полярность добро-зло. С кем же он станет биться? И во имя чего?
— Во имя спокойствия. Или во имя того, чтобы закаты в его мире оставались бирюзовыми, а не зеленели. Ты, кстати, зыбыл про закон многообразия. Он не менее важен для творения миров, чем закон полярности. Именно на него я буду делать акцент.
— А именно?
— Вот смотри. Любая вещь или явление, обретя бытие, начинает ветвиться. Скажем, акт соития. Простейший механизм природы для размножения, несколько механических движений. Во что он превратился со временем, как разветвился! Тысячи поз, разнообразие партнеров — с другим полом, со своим полом, с животным, со статуей, с куклой, с трупом, с самим собой, с водопадом… Жуть.
— С водопадом? — удивился я.
— Видела как-то такое художественное фото…Или еда. Просто сгусток энергии — но какое несичислимое множество вариантов этого сгустка: от рыбы с душком до соловьиных язычков в винном соусе. И так во всем! — она повела рукой, погладив траву. — Смотри, какие они все разные! Придумай сам примеры, не молчи.
Я послушно подумал.
— Когда-то кто-то первым зарифмовал два слова. И пошло: стихи, песни, поэмы, частушки…
— И я даже знаю, каков был самый первый стишок. «У милого Норди скука на морде». Вижу, творение новых миров не очень-то тебя развлекают.
— Ну почему? Прочто я вижу, насколько это сложное занятие. Ветвить можно до бесконечности, а толку? Мир без стержня, без скелета, скопище разноцветных медуз.
— Норди! — она огорченно охнула.
— Что?
— Мы идиоты. Мы даже не решили, как мир строим: чистилище, ад или мир света. От этого кардинально много зависит.
— Я бы предпочел мир абсолютной свободы. Ничем не обусловленный.
— Он разрушится от первого же дуновения ветерка.
Юдит сняла жучка со стебля и согнула ладонь чашечкой.
— Смотри! Рыцарь в зеленых латах мужественно преодолевает холмы пустыни и высохшие русла рек…
— До чего длинная и четкая у тебя линия жизни, — я с удивлением вглядется в ее ладошку. — С какой же стати ты здесь?
— Эта линия говорит не о числе лет, но лишь о жизненной энергии.
— Море энергии. Завидую.
— Прекрати!
— Руны судьбы, — глубокомысленно изрек я, переведя взор на свою ладонь. — Печать, что положил Господь на руку каждого человека. Но не каждому сообщил буквы этого алфавита…