- От этих трубок и склянок веет теплом. Ты любил это место, мастер?
- Ну, признаться, мне нравилось работать здесь, да и все эти вещи достались мне при интересных обстоятельствах. Пожалуй, любил.
- Тут очень уютно, тихо. Все здесь помнит твои пальцы, твое дыхание. Словно сад, выращенный одиноким садовником.
-Ну, право, ты преувеличиваешь. В конце концов, это была всего лишь игра…
- Всего лишь игра… Знаешь, а они надеются, что ты вернешься.
- Колбы и порошки?
- Я могу рассказать тебе историю каждой вещи на этом столе, и у всех есть общая черта — ты достал их из забвения: нашел, купил, выменял…украл оттуда, где у них не было будущего. Они благодарны.
- Это же вещи, Соусейсеки, как они могут что–то чувствовать?
- Вещь остается мертвой до тех пор, пока никому не нужна. Или ты считаешь, что если им не дано говорить, то они не живы?
- Сложно поверить.
- Привыкай, мастер. Ты ведь много знаешь о мире, вот только верить самому себе отказываешься.
Я провел пальцем по пузатой склянке и тысячи пылинок заплясали в косых лучах света. Соусейсеки, кукла из чужого мира, открывающая мне глаза, не была ли ты такой же игрушкой для своего создателя, как для меня эта утварь и записи? Как иначе объяснить то, с какой легкостью он заставил вас рисковать собой в сражениях друг с другом ради призрачного идеала? И не игрушки ли все мы для нашего Мастера?
Я стоял у плиты, наблюдая, как плавится в тигле металл. На столе стояли наскоро выдавленные в песке формочки, рядом валялась толстая рукавица и горка свинцовых слитков — из старых запасов.
- Что ты делаешь, мастер? — спросила Соусейсеки, до этого просто наблюдавшая за приготовлениями.
- Отолью пару десятков пластинок.
- Для чего?
- Надену на руки и на ноги, прибавляя по одной каждую неделю.
- Но в чем смысл?
- Чтобы стать сильнее.
- Разве оковы придают сил?
- Я буду двигаться, а их вес заставит мускулы расти и крепчать, и прибавляя его, получится тренироваться все время.
- Мастер… Разве ты не понял еще, что в сердце сил вдесятеро больше, чем в руках или ногах? До тех пор, пока ты боишься, и сил быка не будет достаточно, чтобы победить.
- Но чтобы перестать бояться, я должен стать сильнее, не правда ли?
- Ты странно воспринимаешь силу. Нужны ли тебе мышцы во сне? Помнишь ли ты, как оживила тебя малая толика сил моей Розы?
- Соусейсеки, но что другое я могу сделать, чтобы стать лучше? Мне не по душе роль батарейки, я должен знать, что сумею тебе помочь — а за пределами своего сна я бесполезен.
- Я не хочу ломать твою жизнь. Ты ведь не останешься со мной навсегда, ты нужен другим…
- Если дело только в этом, то можешь не беспокоиться. У меня нет будущего в этом мире, а если ты не откажешься, мы можем идти дальше вместе…до конца.
- У меня никогда не было такого медиума.
- Все когда–нибудь случается впервые, Соу. Так ты научишь меня?
Соусейсеки посмотрела мне в глаза, и видно было, что нечто в ней изменилось. Кажется, я знал этот взгляд, в котором смешались решимость и фатализм.
- Будет нелегко. Но я дам ответы на многие вопросы, мастер. И подскажу, где искать остальные.
Страх может грызть изнутри, может лишать рассудка паникой или сковывать тело параличом. Страх живет в каждом, от величайшего храбреца до последнего труса. Но в то время как храбрый думает о победе, а хитрый о бегстве или ударе в спину, трус переживает поражение. Проигрывает, даже не вступая в бой, заранее. Мне следовало научиться думать иначе — это был первый урок Соусейсеки.
Мы стояли под сводами мрачного зала, где потолок терялся в сумерках, а тусклый свет факелов выхватывал детали сложных узоров свисавших со стен штандартов.
Я не знал назначения этого места, но это был не мой сон — реальность не поддавалась приказам. Н–поле? Возможно. Но почему я не заметил перехода?
Из темноты раздались тяжелые шаги. Я обернулся к Соусейсеки — но ее уже не было рядом.
- Соусейсеки!, — позвал я, но никто не ответил.Мне вдруг стало очень неуютно. Где же она? И шаги все ближе — неторопливые, словно шаги самой смерти.
- Соусейсеки! Ответь же!
Из темноты появился силуэт шагавшего — приземистый, массивный, проросший корнями сквозь висящее на нем тряпьё. При каждом шаге от него отваливались комья земли — словно пень срубленного дуба выкопался из земли, чтобы отомстить дровосекам. Отвратительно низко, почти на уровне груди из лохмотьев выглядывало лицо — изрытое морщинами, словно кора, с мерцающими глазами–гнилушками и сучком вместо носа. Леший. Им пугала меня бабушка, когда я не хотел есть.