Я смотрел, как вода превращается в вигвамы, горы, руки и деревья, пока не начал видеть лица и людей. Тогда я позвонил Майку.
— Что ты там поделываешь, внизу?
— Размышляю, что ты поделываешь там, наверху, — ответил он. — На что это похоже?
— Ты ведь со Среднего Запада, верно?
— Да.
— Бывают у вас там сильные грозы?
— Местами.
— Вспомни худшую, в которую ты попадал. Есть у тебя под рукой логарифмическая линейка?
— Прямо здесь.
— Тогда поставь под грозой единицу, представь себе, что за ней следует пара нулей, и перемножь.
— Мне не представить нули.
— Тогда оставайся с исходным сомножителем.
— Так что же ты там делаешь?
— Я привязался к креслу и смотрю, как по полу катаются разные вещи.
Я снова посмотрел вверх и наружу и заметил в лесу темную тень.
— Ты молишься или ругаешься?
— А черт его знает! Если бы, это был Вагон — если бы только это был Вагон!
— Он там?
Я кивнул, забыв, что Майк меня не видит. Огромный, каким я его и помнил. Он лишь на несколько секунд высунулся над поверхностью — хотел, наверное, осмотреться. Нет на земле подобного ему: он сотворен бесстрашным.[3] Я выронил сигарету. Все как и раньше. Паралич и нерожденный крик.
— Карл, ты там жив?
Он снова на меня посмотрел. А может, мне показалось. Может, это безмозглое чудище полтысячи лет поджидало случая поломать жизнь представителю самой развитой…
— Ты в порядке?
Или, возможно, она уже была сломана задолго до того и встреча эта — лишь стычка зверей, сильный отпихивает слабого, тело против души…
— Карл, ты что там, ошалел? Скажи что-нибудь! Он снова всплыл, на этот раз ближе. Вы когда-нибудь видели столб смерча? Он кажется живым, двигаясь в темноте. Ничто не имеет право быть таким большим, таким сильным и двигаться. От этого голова кругом идет.
— Пожалуйста, ответь мне.
Он ушел и больше в тот день не приходил. Я наконец выдавил из себя что-то для Майка, какую-то шуточку, но теперь мне приходилось держать сигарету в правой руке.
Следующие семьдесят или восемьдесят тысяч волн прокатились мимо нас с монотонным однообразием. Пять дней, во время которых все это происходило, тоже не сильно различались. Однако утром тринадцатого дня удача, казалось, улыбнулась нам. Колокола громкого боя вдребезги разбили нашу вымоченную в кофе летаргию, мы бросились из камбуза, так и не дослушав лучший анекдот Майка.
— Сзади по курсу! — крикнул кто-то. — Пятьсот метров! Я прицепил баллоны и начал застегивать ремни. Мое барахло всегда валяется где-нибудь рядом.
Я прошлепал по палубе, обматываясь сдутым дергунчиком.
— Пятьсот метров, глубина сорок метров! — прогремело из динамика.
Выдвинулись телескопические вышки, и Вагон поднялся во весь рост, с миледи за пультом управления. Он прогрохотал мимо меня и встал на якорь у передней кромки Стадиона. Поднялась, а затем вытянулась единственная его рука.
В тот самый момент, когда я поравнялся с Вагоном, динамики сообщили:
— Четыреста восемьдесят, двадцать!
— Первая готовность!
Звук — словно хлопнула огромная бутылка шампанского, и над водой взметнулась леска.
— Четыреста восемьдесят, сорок, — повторил голос Малверна. — наживляльщику приготовиться!
Я приладил маску и слез в воду, цепляясь руками за спущенный с борта веревочный трап. Тепло, затем холод, и — вперед.
Безграничность, зелень, вниз. Быстро. Сейчас я — тот же самый дергунчик. Если некоему большому существу взбредет в его маленькую голову, что наживляльщик-то выглядит пособлазнительней своего груза… вытекающие отсюда (а точнее — из наживляльщика) последствия очевидны.
Ну вот, нашлись наконец. Теперь я поплыл, следуя за уходящими вниз тросами. Зеленый, темно-зеленый, потом — полная тьма. Далеко она забросила, даже слишком далеко. Мне не приходилось еще заплывать с наживкой так глубоко. И я не хотел зажигать фонарь.
Пришлось, никуда не денешься.
Плохо! Спускаться еще долго. Я стиснул зубы и надел на свое воображение воображаемую смирительную рубашку.
В конце концов леска подошла к концу.
Я обхватил дергунчика рукой, а затем отцепил его от себя и прицепил к крючку; делалось это со всей возможной скоростью. Теперь подключить маленькие изолированные разъемы. Хрупкость проводов и разъемов — единственная причина, по которой дергунчика не выстреливают вместе со всем остальным хозяйством. Конечно же, Ихти может их сломать, но тогда это уже не будет иметь значения.
Наживив своего механического угря на крючок, я вытащил затычки и стал смотреть, как он раздувается. За время этой полутораминутной процедуры меня затащило еще глубже, и я оказался близко — слишком уж близко — от того места, где никогда не хотел быть.
Раньше мне было страшно включать фонарь, но теперь я не мог его выключить. Я боялся остаться в темноте; охваченный паникой, я намертво вцепился в трос, а дергунчик тем временем вспыхнул неярким розовым светом и начал извиваться. Он был в два раза больше и в двадцать раз привлекательнее меня — во всяком случае, в глазах пожирателя розовых дергунчиков. Я повторял себе это, пока наконец не поверил, потом выключил свет и поплыл вверх.
Мое сердце имело четкую инструкцию: если я уткнусь во что-нибудь огромное со стальной шкурой, немедленно остановиться и отпустить мою душу, чтобы та потом вечно моталась в аду, оглашая его бессвязными бормотаниями.
Избежав метаний и бормотании, я добрался до зеленой воды и бросился к родному гнезду.
Как только меня втащили на борт, я стянул маску на шею, сделал из ладони козырек и стал высматривать водовороты на поверхности. Естественно, первым же моим вопросом было: "Ну и где он?"
— Нигде, — ответил матросик, — как только ты нырнул, мы его потеряли да так с той поры и не видели. Ушел, наверное.
— Жаль.
Дергунчика оставили внизу принимать ванну. На какое-то время моя работа кончилась, и я пошел пить кофе с ромом.
Шепот за спиной: "А вот ты — ты смог бы так смеяться после такого?"
Вдумчивый ответ: "А это смотря над чем он смеется".
Я, все еще посмеиваясь, с двумя чашками кофе прошел в центральный купол.
— Ну как, ни слуху ни духу?
Майк кивнул. Его большие руки тряслись, а мои, когда я ставил чашки, оставались спокойными, как у хирурга.
Когда я сбросил баллоны и начал искать скамейку, он взвился.
— Не капай на эту панель! Ты что, хочешь и себя угробить, и пережечь предохранители? Они же денег стоят!
Я вытерся полотенцем, сел перед пустым экраном и блаженно потянулся. Плечо чувствовало себя как новенькое.
Эта маленькая штуковина, через которую люди переговариваются, что-то захотела сказать. Майк щелкнул переключателем и предложил ей дерзать.
— Карл там, мистер Дабис?
— Да, мэм.
— Дайте мне с ним поговорить.
— Говори, — сказал я.
— Ты в порядке?
— Да, спасибо. А ты что, сомневалась?
— Долгое погружение. Думаю… думаю, я закинула слишком, далеко.
— Я только рад, у меня же коэффициент три. Я же загребаю на этом пункте об опасной работе уйму денег.
— В следующий раз я буду осторожнее. — Голос Джин звучал виновато. Наверное, это — от излишнего рвения. Извини. — Фраза так и повисла незаконченной, связь прекратилась, а я остался с пригоршней специально заготовленных ответов.
Я вытащил у Майка из-за уха сигарету и прикурил от бычка, оставшегося в пепельнице.
— Карл, она вела себя очень прилично, — сообщил он мне, отвернувшись от своего пульта.
— Знаю, — сказал я ему. — А я — нет.
— Хочу сказать, она — очень милое существо. Упрямая — это точно. Но тебе-то она что сделала?