Машина вынырнула к Неве и поехала вдоль набережной. Мост, связывавший сверкающие снегом берега, казался меньше, чем она помнила его с детства. Да и Нева на взрослый глаз представилась не такой широкой. Но она пробудила воспоминания детства, вытащила из глубин, укрытых мостами времени.
Машина резко свернула налево, проехала по улице несколько десятков метров и остановилась у серого каменного здания. Сопровождающий открыл ей дверь и повел к подъезду, а водитель следовал за ними с чемоданами. На доме не было ни номера, ни таблички, лишь звонок у двери. Но прежде, чем сопровождающий успел нажать на кнопку, дверь отворилась сама. Навстречу им шагнула молодая женщина в английском твидовом костюме — пиджак был укорочен, как для езды на лошади. Она кивнула мужчине, и тот сейчас же удалился к машине, а водитель поставил чемоданы в подъезд.
— Федор Иосифович вас ждет, — сказала женщина на безукоризненном оксфордском английском. — Пожалуйте сюда.
Жени прошла вместе с ней по коридору к тяжелой дубовой двери. Женщина постучала и тут же открыла ее, слегка подтолкнула Жени вперед, а сама попятилась в коридор.
— Мой дорогой доктор! — навстречу ей шагнул с распростертыми объятиями крепкий мужчина лет пятидесяти, широколицый, с густыми волосами и загрубелой кожей. Когда он приблизился, Жени разглядела, какой у него был странный цвет глаз: желтовато-оранжевую радужную оболочку обрамлял темный кружок.
— Большая честь! — он крепко пожал ей руку и улыбнулся, глаза прикрылись, и от уголков к волосам побежали морщинки. — Поездка была приятной? Последняя часть, наверное, немного неожиданной? Но так уж было необходимо. Чем-нибудь подкрепитесь. Чай? Водка?
— Пожалуйста, чай, — Жени и забыла, что русские служащие, как и рабочие, часто пьют по утрам водку.
— Хорошо, — он отдал распоряжение в мегафон интеркома на столе — массивном образце мебельного искусства девятнадцатого века, и предложил Жени сесть на диван.
Сама она предпочла бы постоять — тело после длительного полета свело, ноги затекли. Дверь тут же открылась: все та же женщина в твидовом костюме внесла поднос с чаем. После того как та закрыла за собой дверь, Федор Иосифович налил чашку чая Жени, потом еще одну — для себя, и, сидя в кресле напротив, держал чашку на весу.
Он спросил Жени о погоде в Калифорнии, сказал, что ему известна ее блестящая репутация хирурга, поинтересовался, участвует ли она в работе мужа. Жени вежливо отвечала, но не могла понять, зачем нужны были эти церемонии перед тем, как ей скажут, что ей предстоит делать. Очевидно одно: Федор Иосифович не являлся ее пациентом. Его упоминали во время инструктажей — важная фигура в Советском руководстве, Федор Иосифович стоял за сценой, но, обладая колоссальной властью, был одним из кандидатов на пост руководителя партии в будущем.
Он продолжал незначительный разговор, как бы оценивая свою гостью. «Чай это хорошо, — говорил он. — Полезно для здоровья». Сам он выпивает в день не меньше десяти чашек. И только черный — прочищает организм, выводит шлаки.
Жени слушала вполуха, изучая человека, сидящего напротив. Он спросил, есть ли у них дети. Но Жени прекрасно понимала, что он знает ответ из досье и вопрос задан, чтобы направить разговор в нужное русло.
— К сожалению, нет. А у вас?
Он был вдовцом и жил с единственной двадцатилетней дочерью Ольгой — прекрасным агрономом, девушкой с острым политическим умом.
— Как у меня, — добавил он.
— Но Ольга очень некрасива, — вздохнул Федор Иосифович. — Добрая, умная, но некрасивая. Прекрасная душа, но страшный подбородок. Уши, как капуста. Нос, — он пожал плечами, — как огурец.
«Косметическая хирургия», — разочарованно подумала Жени. Не операция по восстановлению лица мужчины, а пластика, чтобы сделать симпатичнее девушку.
— Ольга влюбилась в Ваню, — продолжал Федор Иосифович. — Сына моего друга. Очень важного друга, — повторил он с нажимом. Жени догадалась, что друг, наверное, состоял в Политбюро и от него зависело будущее Федора Иосифовича.
— Ваня ищет красотку. Как все молодые ребята, хочет красивую жену. Почти уже обручился с дочерью одного ответственного работника.
Соперника, поняла Жени. И Федор Иосифович хочет превратить свою дочь в красавицу, чтобы Ваня на ней женился, а его отец поддержал Федора Иосифовича в борьбе за власть. Пластическая хирургия на службе у политической интриги? Для нее это не имеет значения, сказала себе Жени, надеясь только на то, что и девушка, как и ее отец, хочет операции.
— У вас есть ее фотография? — спросила она.
Он пропустил мимо ушей ее вопрос.
— Вы лучший в Америке пластический хирург. Вы женщина и хорошо понимаете женское сердце. И, — он поднял вверх указательный палец, — вы не любите западных журналистов.
Жени кивнула. Он предупреждал, что она не имеет права ничего разглашать по возвращении в Америку. Она соглашалась, не мучаясь угрызениями совести — любому своему пациенту она обещала анонимность.
— Я люблю Ольгу. Вы любите отца. Ведь так?
Она снова кивнула. В его вопросе слышалась угроза.
— Вы сделаете Ольгу красивой, — заключил он.
Профессиональная честность заставила ее возразить:
— Не могу вам этого обещать. Я ведь даже не видела вашу дочь.
— Вы увидите Ольгу. А теперь отдыхайте. Операция завтра.
Он встал, и в комнату вошла женщина в твидовом костюме. Встреча подошла к концу.
Следующим утром в семь часов Жени начала с ринопластики, изменила форму кончика носа, убрала горбинку с переносицы, сузила нос, разбив и сдвинув в новое положение носовые хрящи. Потом наложила несколько легких швов на слизистую оболочку и на несколько минут прервалась, пока девушке давали дополнительный наркоз.
Она не хотела делать все за один раз: и из-за пациентки, и из-за себя самой. Операция продолжительностью в целый день была неоправданно травматической. Жени понимала, что устала и не была достаточно подготовлена. Ассистирующие ей, небольшая бригада, не понимали ее жестов и команд. Она теряла время на объяснения и не чувствовала себя такой же уверенной, как у себя в клинике.
Но Федор Иосифович распорядился сделать все в один день, включая изменение формы ушей — операция, на которую обычно уходят недели и месяцы, пока не приживется донорский материал.
Прокалывая левое ухо, Жени совершенно расстроилась. Она привыкла планировать все заранее, обсуждать все шаги с пациентом и по возможности предусматривать осложнения.
Раздражение, граничащее с гневом, заставляло ее спешить. Жени глубоко вздохнула. Макс рассказывал ей о мерзавцах, учивших его работать. И ему приходилось оперировать в невероятных условиях, как-то с помощью одного перочинного ножа, сидя в засаде.
Здесь, в специально оборудованной клинике, у Жени было все, что ей могло потребоваться. Гневу не место в хирургии. Она сосредоточилась и ее следующий надрез вышел таким аккуратным, что у ассистирующего хирурга вырвался возглас восхищения.
После ушей настала очередь подбородка. Жени прикрепила имплантант, потом сняла несколько миллиметров для лучшего соотношения новой формы носа и подбородка.
Кроме пластики носа, ушей и подбородка, Жени слегка изменила конфигурацию шеи.
Им обеим здорово досталось, подумала она, проверяя у Ольги последние швы. Она чувствовала к пациентке симпатию и ощутила с ней даже какое-то родство. Может быть, Ольга всерьез и не хотела операции. Но и она, и Жени вытерпели последние часы ради своих отцов.
— Ну вот, — объявила Жени бригаде. — Она ваша. Моя работа окончена, — и пошла к раковине. В это время к ней подошла сестра:
— С вами хочет поговорить Федор Иосифович.
— Сейчас? — она недоверчиво подняла глаза на сестру. Она оперировала целый день, и весь ее халат был запятнан.