— Как можно скорее, доктор.
Она вымыла руки, лицо, сорвала с головы шапочку и направилась по коридору к комнате, где он поджидал ее. Двери оказались распахнутыми, и Жени переступила порог без стука.
— Вы меня хотели видеть?
— Поздравляю! Мне сказали, вы прекрасно поработали, и моя Ольга будет красавицей.
— Судить еще слишком рано, — сухо заметила Жени. — Ваша дочь спит. Пришлось дать ей сильный наркоз. Хорошо, что у нее здоровое сердце, — укоризненно заключила она.
— Ольга выйдет замуж за Ваню! Правда ведь здорово, доктор!
Жени пожала плечами:
— Я навещу ее позже. Какое-то время продержатся синяки и отечность…
— Вам нет никакой необходимости ее навещать. Ваши помощники за всем присмотрят.
— Но она — моя больная, — возразила Жени.
— Совершенно верно, Доктор. Но и моя дочь.
Жени безнадежно посмотрела на него.
— Сейчас вы как следует выспитесь, а потом полетите обратно к мужу.
— Но…
— Поверьте мне, так будет лучше, — его желтоватые глаза превратились в желтушные, когда растянулись в улыбке.
— Мой отец… — начала Жени.
Федор Иосифович махнул рукой:
— Георгий Михайлович — сложный человек. Тоже некрасивый. Гораздо некрасивее Ольги. У нас с ним было много проблем.
— Когда я его увижу?
Федор Иосифович посмотрел на часы:
— В свое время. Через недели, через месяцы, как знать. Сперва Ольгино лицо, потом свадьба. Придется подождать, доктор. В свое время.
— А мой брат?
— Умный человек. Ему тоже придется подождать до свадьбы. Кстати, доктор, не хотите приехать в Москву гостьей на свадьбу? — желтые глаза сделались красными, как капельки крови дочери на халате Жени.
— Нет! — Жени повернулась и поспешила из комнаты.
На следующий день в три часа самолет поднял ее в холодное ясное небо. Из иллюминатора ей на секунду открылся вид на голубовато-зеленый Зимний Дворец на фоне белого снега.
Во вторник на дорожке к ее дому остановился ярко-красный «Феррари». Было десятое мая — сорокалетие Жени. Пел щурился под весенним калифорнийским солнцем, и его улыбка то вспыхивала, то затухала, как солнечные зайчики на лице, пробивающиеся сквозь колышущиеся ветви.
— Не стоило… — начала Жени и крепко обняла его за шею. — Но я так рада! — она поцеловала мужа в губы и подбежала к машине — погладила по крыше, по дверце, по ветровому стеклу. — Какая красивая!
Застенчивая улыбка Пела стала шире, и он с облегчением рассмеялся. В прошлом он не осмелился бы подарить ей что-нибудь столь экстравагантное. Тогда Жени не любила роскошь, думая, что дорогие подарки привязывают.
— Давай прокатимся! — она расхохоталась.
Пел согнулся и устроился рядом с ней на сиденье.
— Там, в перчаточнике, есть еще кое-что для тебя.
— Довольно, довольно! — закричала Жени, наигранно сердясь, но, протянув руку, повернула ручку. Открыла. Внутри что-то написано от руки. «С днем рождения! Со свадьбой! Ольга и Ваня поженились шестого мая в Москве».
Она радостно вскрикнула и, плача от счастья, бросилась к нему в объятия.
42
В специальной комнате Далласского аэропорта Жени прохаживалась, то и дело поглядывая на часы. Пел подошел, обнял за талию и повел к стулу. Она устроилась на кончике, как пугливая птица, повинующаяся кормящему ее человеку.
Но тут же вскочила, когда отец переступил порог. Он шел медленно, шаркая ногами и низко опустив голову. Жени бросилась навстречу и раскрыла объятия. Он поднял лицо, и ее руки застыли, на миг онемели ноги: на нее взирала маска с провалом посередине. Взгляд отца показал, что он понял, как потрясена дочь, и она, стыдясь, рванулась к нему и поцеловала в щеку.
— Здравствуй, папа. Добро пожаловать.
— Здравствуй, Женя, — ответил он и пристально посмотрел на нее. Она заставила себя улыбнуться, руки было поднялись, но опять безжизненно упали вдоль тела. Она искала глазами Пела, и он подошел к ним с протянутой рукой.
— Здравствуйте, Георгий Михайлович, — проговорил он, но на этом его русский и кончился, и приветственные фразы переводил уже другой человек.
Жени слушала, как отец говорит обычные благодарственные слова. Его язык был сух, хотя Пел отвечал ему с теплотой.
Ее отец — бывший советский функционер, иностранец, человек без носа и без уха, на чьем лице безжизненная кожа свисала складками — это ее отец? Его увечье определило всю жизнь Жени, но теперь, увидев его, она снова стала ребенком, побоялась прикоснуться, и сгорала от стыда, когда представляла друзьям.
И пока Жени испытывала эти чувства — доктор Сареева смущалась и наблюдала. Но врач не мог подавить в ней дочь. «Ужасная ошибка, — думала она и ее глаза обратились к Пелу: зачем я заставила его приехать? Что я делаю с Пелом, с собой, со всеми нами?»
— Я буду скучать, — прошептала она, когда они целовались на прощание.
Муж поцеловал ее еще раз и ободряюще сжал плечо. «Как хорошо он меня знает», — подумала Жени и помахала Пелу рукой. Она заставила улыбку задержаться на губах и, повернувшись к отцу, взяла его под локоть и повела к самолету, вылетающему в Сан-Франциско.
В аэропорту люди бросали на них взгляды и быстро отводили глаза. В Жени вспыхнул гнев. Какое они имеют право. Увечье — такой же случай, как красота и гениальность. Ей приходилось сталкиваться с куда более ужасным уродством — дети, искалеченные ядерным взрывом, юноши, превращенные огнем в безликие мумии. Она крепче сжала локоть отца и, высоко подняв голову, встречала чужие взгляды, защищая отца от невежества и черствости. Это мой отец, говорили ее глаза, он пострадал от сил, с которыми не в силах был справиться.
Но в самолете Жени почувствовала облегчение, когда отец почти тут же заснул и проспал весь полет. Нет, он справлялся. И не только с пытками во время войны, но и со всем остальным, что выпало на его долю после. А мог бы выбрать тот же путь, что и Гроллинин.
Они приземлились, и на «Феррари», оставленную Жени на стоянке аэропорта, отправились домой. Георгий, казалось, оцепенел и не сказал по дороге ни единого слова, даже тогда, когда они подкатили к двери.
Жени провела его по дому, распаковала чемоданы и вынула шерстяной костюм. Местами он протерся и порвался, но был тщательно зашит. Жени повесила его на деревянной вешалке в шкаф — такой теплый пиджак был ни к чему в Калифорнии. Три пары брюк она повесила туда же, зажав концы в отдельные клипсы, а свитера свернула и положила в ящик. В другой — нижнее белье, носовые платки и шерстяной шарф. Ящик остался на две трети пустым. Со дна чемодана Жени достала томик Пушкина и сказки и положила книги на туалетный столик.
В ванной она достала из кожаной сумочки его туалетные принадлежности: кусок мыла, зубную щетку, щетку для волос из кабаньей щетины. Жени вспомнила, что точно такую видела, когда была маленькой. Кто-то привез щетку отцу из Англии, и он с гордостью показывал ее Жени. Она подержала ее в руках, потом снова стала доставать вещи: расческа, пузырек одеколона. Вот и все. Она вынула все, что у него осталось.
Нужно пойти в магазины, думала она. Теплые осенние дни еще могут обернуться жарой. Но как он выдержит встречу с продавцами в Кармеле и Монтерее? И как эту встречу выдержит она?
Жени оставила отца дома, переоделась и пошла в бассейн. И там мощными гребками старалась перебороть разочарование от угасающей мечты, столкнувшейся с реальностью существования ее отца.
Через полчаса она вышла из воды и завернулась в длинный махровый халат. Что ей предстоит впереди. У Георгия нет другого дома, кроме ее, и он пожелает жить в нем затворником. Здесь, в дельмарском лесу это было возможно. Но как теперь мечтать о переезде в Джорджтаун? Пел занят, и ему приходится видеться с множеством людей. В эту жизнь отец никогда не сможет вписаться.
Что она наделала? — мрачно думала Жени в десятый раз за день. Открыв стеклянную дверь, она проскользнула к себе в спальню. Что станется с ее браком? С ними со всеми?
На следующий день, отдохнув, Георгий начал проявлять интерес к окружающему. Он никак не мог поверить, что Жени владеет таким домом с четырьмя акрами земли. Бассейн его просто поразил. Разве может его хозяином быть один человек? — удивлялся он. Такого бассейна хватило бы для рабочих целой фабрики.