И все же одежда покорила Жени, особенно одно длинное платье, по цвету гармонировавшее с ее волосами. Платье было от Трижера: диагональный вырез оставлял открытым одно плечо, золотое шитье с жемчужинами почти не составляло рисунка и казалось сияющей паутиной. Слишком взрослое и мудреное для нее, запротестовала Соня, но Жени стала настаивать, и когда на следующий день его доставили к ней, тут же надела и стала крутиться перед зеркалом. Глаза ее лучились, кожа зарделась от удовольствия. Она заявила Соне, что не видела лучше платья на свете, и не могла дождаться, чтобы Бернард вывел ее в свет.
Они выходили на ужины, приемы, бенефисы и всевозможные открытия. Три или четыре вечера в неделю Жени оставалась дома с Соней, а остальные проводила со своим попечителем, сопровождая его в качестве эксперта.
Днем она работала в «Русском антиквариате», фешенебельном магазине на Пятой авеню — продавала драгоценности, произведения искусства и всякую ценную мелочь. Магазин располагался всего в нескольких ярдах от того места, где она жила. Ее приняли на работу, несмотря на отсутствие опыта, из-за внешности и знания языка: многие клиенты говорили по-русски — еще дореволюционные эмигранты, преуспевшие в Америке.
В середине июля Жени впервые надела длинное атласное платье, на ужин с танцами, в честь короля Иордании — Хуссейна. Ужин давали в Клойстере, и, выйдя из машины, Жени почувствовала, что перенеслась во времени назад, в те века, когда Нью-Йорк еще не существовал. Она оказалась в средневековом замке, а потом вышла в расцвеченный огнями средневековый двор — музыка неслась откуда-то из тьмы, а пары танцевали в пятне света. У женщин на шеях, на руках и в волосах сверкали драгоценности. Мужчины в белых обеденных пиджаках были все как один привлекательны, хотя никто так, как сам молодой король.
Их представили, и король пригласил Жени на танец. Она вальсировала с ним целых пять золотых минут и не чувствовала под собой земли, а другие гости стояли и наблюдали за ними. Глаза Бернарда были прикованы к Жени.
Несмотря на юность, в платье с золотым шитьем она виделась ему образом тициановской женщины — обнаженный треугольник у плеч обещал бархатистую кожу под материей. Улыбка казалась открытой, и таинственность еще не проявилась на лице, но оно отражало удивление и было, словно почка в ожидании расцветающей красоты. В движении тело иногда обозначалось под платьем — полные груди, длинные ноги, тонкая талия, обещающие округлость, пока еще тонкие бедра.
Танец кончился. Король поклонился, Жени сделала реверанс, и гости зааплодировали. Бернард подошел, обнял Женю, а когда музыка грянула снова, прошептал:
— Ты очаровательна.
Как будто все еще в забытьи, Жени повиновалась движениям Бернарда, кружась с полузакрытыми глазами. Он прижал ее крепче, и тело вмиг сделалось одеревенелым, ноги сбились с такта. Она посмотрела на него и не могла оторвать взгляда. Но на этот раз глаза американца не казались ей такими всепроникающими, как раньше, когда они увиделись впервые. Руки исторгали холодное пламя, обжигая ее нескрываемым желанием.
— Наш первый танец, — проговорил Бернард сдавленным голосом, привлекая к себе Жени.
Она уперлась ладонью ему в грудь и оттолкнула, выскользнула из рук и исчезла в темноте. Когда он нашел ее, она вся съежилась и задрожала.
В то лето Бернард больше не выводил Жени. Через пять дней он отправился в длительную деловую поездку по Европе и Ближнему Востоку, и она почувствовала облегчение.
Но когда с наступлением августа он не вернулся, Жени забеспокоилась, не разозлился ли он на нее. Будет ли он по-прежнему поддерживать и заплатит за обучение? Занятия в колледже начинались уже скоро.
В пятницу, незадолго до того, как Жени должна была отправиться в Кембридж, объявился гость.
— Из консульства, — объявила Соня. — Хочет видеть тебя, а не мистера Мерритта.
— Ты знаешь, что ему нужно?
Соня покачала головой.
— Скажи, что я встречусь с ним в нижнем салоне, — проговорила Жени, несмотря на тревожные предчувствия.
В маленькой комнате, обитой голубым шелком, где Бернард иногда принимал посетителей, ее поджидал мужчина, держа в руке шляпу. Он был бледнолиц, моложав, но уже совершенно лыс, широкие скулы выдавали монгольских предков. Выглядел он смутно знакомым. Когда мужчина улыбнулся, во рту сверкнул золотой зуб.
— Андрей Оленков из советского консульства, — представился он вошедшей Жени. Говорил он по-английски.
Она похолодела. Отец или брат?
— Поздравляю с поступлением в Гарвард. Ах, нет, в Редклифф. Вы вскорости уезжаете?
Она кивнула и прикусила нижнюю губу. Его английский был вымучен, но по-русски ей с ним говорить не хотелось.
— Приятная комната.
Откуда он узнал, что она едет в Редклифф? Он продолжал вежливо улыбаться. Жени ничего не ответила — она неотрывно смотрела на него, надеясь заставить сразу же выложить цель своего визита. Теперь она вспомнила, где видела этого человека — в «Русском антиквариате», среди других посетителей. Наверное, он шпионил за ней. Но зачем?
Улыбка слетела с лица Оленкова.
— Ваш отец…
— Что? Говорите! Где он?
— Вы ведь с ним переписываетесь?
— Нет.
Они стояли в шести футах друг от друга. Жени не предложила ему сесть.
— Ни одного письма? Ни открытки? Ни записочки? — он пристально смотрел на нее.
— Нет.
— Лучше скажите правду.
— Я же сказала, нет!
Он вздохнул, как будто заранее предполагал такой отпор.
— А ваш отец горд тем, что вы поступили в Гарвард?
— Я уже сказала вам, что у меня нет с ним связи, — почувствовав, что ее голос дрогнул, замолчала, пока вновь не овладела собой.
— Да, сказали. А он навестит вас в Гарварде?
Жени уставилась на него широко раскрытыми глазами. Значит, отца выпустили. Он в Америке? Или собирается сюда?
— Не понимаю?..
— Я хочу сказать, — его английский вдруг чудесным образом стал очень правильным, — я хочу сказать, что если вашего отца освободят, он может быть нам полезным. Предложение должно показаться вам небезинтересным.
— Я думаю, вам лучше уйти, — ровным голосом произнесла Жени.
Вежливая улыбка вновь появилась на лице Оленкова.
— Вы не встречались с девочкой из Киева?
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— С девочкой из Киева, — повторил Оленков. — Ее очень любили родители. Мы считаем, что ее, как и вас, удочерил мистер Мерритт.
— Мистер Мерритт меня не удочерял. И насколько мне известно, не удочерял никого другого, — она медленно направилась к двери и, дойдя, окликнула Григория. Но прежде чем тот появился, Оленков удалился сам, все так же любезно улыбаясь. Жени раздвинула шторы окна, выходящего на Шестидесятую улицу. Через несколько секунд она заметила Оленкова, выходящего из боковой двери. В тот же момент из подъезда напротив выбежал человек в черном и рванулся к поджидавшему его темному лимузину. Машина сразу же отъехала в том же направлении.
Жени задернула шторы. Она убедилась, что кто-то преследовал Оленкова, и была уверена, что Оленков следил за ней.
В субботу Бернард вернулся слишком поздно, чтобы поговорить с ним об этом.
В воскресенье утром Жени не могла уже сдерживаться. Ее чемоданы были упакованы для отъезда в колледж, но все мысли вертелись вокруг визита советского чиновника, спрашивавшего об отце. Она сбивчиво рассказала Бернарду обо всем в гостиной.
— Оленков? — американец на секунду прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. — Вспомнил. Пешка в консульстве. Никто.
— Но тогда зачем он пришел сюда? Чего он хотел от меня?
— Наверное, пытался запугать на низшем уровне. А парень из лимузина, вероятно, сотрудник ЦРУ, севший Оленкову на хвост, если у того есть что-то на уме. Ковбои и индейцы. Вот их игры. Не беспокойся, девочка. Что бы там ни было, я обо всем позабочусь…
— Но мой отец…
— Нам известно, что он по-прежнему в ссылке. Никаких изменений.