Вошел врач и зажег свет. Его внешность показалась знакомой, как будто Жени видела его во сне.
— Добрый вечер, Жени. Я доктор Бранд.
— Лекс! — память возвращалась к ней. Она выпрямилась в кровати.
— Вне опасности, — улыбнулся врач. Он оказался невероятно красивым. На секунду Жени почувствовала, что опять проваливается в небытие. Может быть, она все еще грезила?
— Вы делали операцию? — нет, она не спала. Рот шевелился, когда она говорила.
— Мы за ней хорошо ухаживаем, — доктор придвинул стул к кровати Жени. Квадратное, но не широкое лицо. Волевой подбородок. Он улыбался, и легкие морщинки в уголках глаз были так красивы.
— Пересадка? — спросила она. — Когда вы начнете пересадку кожи?
— Позднее, — ее вопрос его удивил. — Как только Лекс окрепнет. — Сейчас проводится противошоковая терапия, мероприятия против обезвоживания и инфекции.
— Какие?
— Жидкость — вот что самое главное, внутренне и наружно. Погружение в ванну, влажные одежды и переливание крови. Повезло еще, что нет осложнений вследствие вдыхания дыма.
— А что вы предпринимаете против инфекции? — пока Жени задавала эти вопросы, она держала себя в руках. Шел профессиональный разговор о несчастном случае.
Доктор Брандт посмотрел на девушку с интересом. В ней было что-то замечательное — не просто пытливый ум и самообладание:
— Чудо-средство сульфамиллон — лучшее, что есть на сегодняшний день от ожогов.
Его глаза, как и глаза Пела, поначалу показались Жени неопределенного цвета, но потом она поняла, что они мягкого нежно-серого оттенка с коричневато-золотистой искоркой.
— Приступим к пересадке, как только будет возможно. Хотя предсказать это затруднительно. По крайней мере для самых пораженных участков. Я вынашиваю мысль… — он внезапно остановился, осознав, что разговаривает с девушкой, а не с коллегой.
— Так что же это за мысль? — Жени подалась вперед.
— В качестве первого шага я думаю о поливиниле. Использовать поливинил на участках наибольшего поражения, — Жени содрогнулась, представив себе то, о чем рассказывал врач. — А пересадку кожи провести уже позднее. Предстоит серия операций. Это потребует времени. Я собираюсь присутствовать на всех.
— Хорошо, — произнесла Жени и откинулась на подушки. — Каковы ее шансы на полное выздоровление?
— Честно говоря, не знаю. Если под «полным выздоровлением» понимать отсутствие шрамов, думаю, невелики. Но она молода и здорова. Можем поэкспериментировать с новыми технологиями. Всегда есть вероятность, что результат окажется лучше, чем тот, на который мы рассчитывали.
— Мы? — переспросила Жени с оттенком улыбки.
— Мы, — ухмыльнулся Брандт. — Вы медицински образованы? Ваш отец врач?
Жени покачала головой:
— Я сама собираюсь стать пластическим хирургом.
Врач чуть не рассмеялся. Эта девушка, юная и такая хрупкая в больничном халате, заявляет ему без тени сомнения, что овладеет сугубо мужской профессией! Большинство девушек, с которыми он учился в медицинской школе, отсеялись через год или два. Те немногие, кто все-таки закончил школу, не продолжили курс специального обучения.
Решимость, которую он прочитал на лице Жени, заинтриговала хирурга:
— Что вас заставило принять такое решение?
Она рассказала Брандту об увечьях отца.
— Обморожение ведь схоже с ожогами?
— В некотором роде, — согласился врач. — Кожа также истончается, приобретает блеск, неестественный цвет, — он театрально хлопнул себя по лбу. — Совсем забыл, зачем пожаловал сюда в первую очередь. Осмотреть вас. Знаете ли, вы ведь тоже моя пациентка, — он снял со спинки кровати ее историю болезни. — Ну вот, ваше крайнее истощение хорошо поддается моим революционным методам лечения. Я называю их — «Объятия Морфея».
Жени озадаченно поглядела на врача, пытаясь припомнить, слышала ли она раньше о такой методике. Может быть, что-то связанное с курсом морфия?
Эли Брандт рассмеялся.
— Под другим именем он известен как Сон. А теперь позвольте взглянуть на ваши руки.
Подтрунивая, она протянула левую. Врач по-прежнему улыбался:
— Очередное чудо терапии, как вижу. Если я вдруг стану волшебником или целителем, возьму вас в ассистентки. Пожалуйте, правую.
Правую — кто-то не туго забинтовал во время ее долгого сна. Доктор Брандт снял повязку, осмотрел руку и снова надел бинты.
— Чудесно. Хотя сейчас может немного побаливать.
— Ничего, — боль в руке приближала ее к невероятной боли Лекс.
— Спите как можно больше. А я оставлю указание, чтобы вас выписали из больницы по первому вашему желанию. Рад был с вами познакомиться. Действительно рад. Надеюсь, в будущем удастся побеседовать подольше.
Дверь за врачом закрылась, и Жени снова откинулась на подушки, стараясь сосредоточить все мысли на Лекс. Но она почувствовала, что силы возвращаются к ней, ощутила, как энергия наполняет тело, и поняла, что возрождается к жизни после той ужасной ночи и последовавших за ней событий. Она закрыла глаза и увидела перед собой коричневато-золотистые врата, за которыми расстилался путь. Она знала, что это ее путь.
В Редклиффе все изменилось. Она занималась с железным упорством, отвлекаясь лишь ради физических упражнений и писем Пелу. Для Дэнни времени у нее не оставалось.
Теперь, когда Жени отвергала его, юноша стал настойчиво ее добиваться — посылал записки, небольшие подарки, получая в ответ лишь вежливое подтверждение. По вечерам, когда он звонил, ее никогда не оказывалось в общежитии: всякий раз она занималась в библиотеке.
Подарки Дэнни были милыми и ужасно романтичными. Какая-то частичка Жени вновь стремилась увидеться с ним — детская часть, уговаривала она себя. Взрослая женщина, будущий хирург, по отношению к нему не позволит ничего более сердечности. Даже получив миниатюрное зеркальце в раме ручной работы, на которой Дэнни приписал: «Все, что ты можешь созерцать, мне так хотелось бы объять», она не изменила себе. Или яблоко, на котором золотом было начертано: «Прекрасной из прекрасных». Или самое трогательное послание — свиток бумаги, свернутый наподобие папируса, скрепленный печатью и перевязанный лентой. Внутри оказалась сказка о них двоих под названием «Гений и Жени».
Но она заставляла себя сопротивляться. Увлечение им было разрушительным. Никогда в жизни она больше не завалит ради него экзамена. Он симпатичный, привлекательный, блестящий, но в то же время он — эгоистичный ребенок (почти это он заявил ей сам), который не мог проявить себя иначе, кроме как в бурных свиданиях с женщинами (Жени не могла без содрогания об этом вспоминать), которыми те хвастались в дамской уборной.
Он еще мальчишка, повторяла она себе в сотый раз. А Пел — хотя и не столь очаровательный — бел зрелым мужчиной и обладал ответственностью. Теперь Жени писала ему чаще, чем в прошлом году, хотя их отношения вновь переменились — по негласной договоренности ни один из них не желал вести себя так, чтобы причинить боль Лекс.
В общежитии Жени прослыла ярой зубрилой, но ее это не тревожило. К концу года она возглавляла список деканата и заработала по биологии высший балл.
Летом ей предложили в исследовательской лаборатории работу ассистента — единственной из всех студентов, не получивших диплома. Но рекомендации оказались такими восторженными (включая отзыв доктора Годет), что она получила это место, несмотря на отсутствие опыта.
Лабораторию возглавлял доктор Харви Дженсон, Нобелевский лауреат в области биохимии, которому правительство выделило значительные средства на исследования: влияния некоторых видов токсинов на воспроизведение живых существ. Опыты проводились над различными животными. Жени в основном работала с норвежской крысой. Она впрыскивала ей ДДТ, никотин и другие вещества, некоторые оказывались вовсе без наклеек. Необходимо было выяснить, когда под их воздействием у беременной крысы произойдет выкидыш. Она замеряла количество выделяемого молока у напичканной отравой крысы-матери, выясняла, какие вещества и в каких дозах способны стерилизовать самцов.