— Лекс! — по голосу Жени чувствовалось, что ее саму охватывает паника. Она не знала, сможет ли уйти.
Глаза Лекс вспыхнули:
— Позови их всех, чтобы я смогла рассказать, как мы зажгли огонь…
Жени в ужасе посмотрела на нее.
— Зажгли огонь и любили друг друга, пожираемые пламенем страсти. Расскажем им об этом обо всем, Жени.
— О чем? — ее голосовые связки так свело, что она едва могла выдавливать из себя звуки.
— Расскажем им, что мы любовницы, стали любовницами с того самого дня, как познакомились. Любовницы в школе, везде. Я скажу им это, и они мне поверят — их единственной дочери и любимой сестре. Вандергриффы и слоны не лгут. Тебе конец, Жени, Жени-любовница. Ты потеряешь все — дорогого Пела. Он не женится на лесбиянке, пытавшейся убить его драгоценную сестру. Вот увидишь, Жени. Вот увидишь. Или… — она вздернула голову. — Или ты сейчас же ляжешь со мной в кровать, — отрывистым стаккато она рассмеялась в напуганное побелевшее лицо Жени. — Ну иди же, дорогая. Иди, кисочка, к своей маме.
Жени рванулась из комнаты, вниз по лестнице, из дома, в ночь.
13
— Куда? — у шофера было тяжелое обвисшее лицо, большие мешки виднелись под глазами.
— В Нью-Йорк.
— Залезайте.
Жени даже не была напугана. Слишком для этого устала, слишком ей нужно было уехать отсюда. До рассвета она пряталась на краю поля, а потом прошла по дороге больше мили, пока не наткнулась на шоссе, но не знала, в какую сторону повернуть.
Потом она заметила собственную тень, длинную и бледную, простирающуюся из-под ног, и повернула налево, на юг. Через полчаса мимо пронеслась машина, но даже не замедлила скорость. Эта, вторая, подъехала к ней еще через пятнадцать минут.
— Угощайтесь, — водитель подтолкнул к ней коробку с пончиками.
— Спасибо, — Жени ни на мгновение не сомкнула глаз. Что о ней подумает Эли? Пел? Мег? Все они? Она потеряла Вандергриффов, как потеряла собственную мать — окруженная молчанием, не имея возможности сказать хоть слово. Жени вновь увидела материнское лицо, услышала ее крик, когда мать уводили, крик, похороненный в самой ее глубине, откуда теперь он пытался возродиться — прямо из недр желудка. — Меня тошнит.
— Опустите окно, — мужчина продолжал вести машину со скоростью шестьдесят миль в час, как будто ему было не привыкать подбирать в семь утра на пустынной дороге молоденьких девушек, которых тошнит на обочину.
Жени давилась, но на этом все и кончилось. В изнеможении она откинулась на спинку сиденья и стала наблюдать за серой лентой дороги, убегающей под колеса автомобиля. Мужчина за рулем не говорил ни слова. Она смотрела на дорогу, пока не забылась тревожным сном, проснувшись через несколько минут от очередного приступа дурноты.
Несколько раз они останавливались — чтобы заправиться и перекусить. После обеда шофер быстро разгрузился в Олбани, а примерно через двенадцать часов после того, как подобрал на дороге, ссадил Жени напротив отеля «Франсуаз».
— Боже мой! — воскликнула Соня, когда увидела свою любимицу у дверей, бледную и трясущуюся. — Боже мой! — она втолкнула ее внутрь, провела вверх по лестнице, и, не задав ни единого вопроса, уложила в постель. Когда Жени отказалась от еды, супа и даже чая, она так расстроилась, что та погладила ее по руке и проговорила:
— Просто устала.
Но Соня возвела глаза к потолку и прокляла всех и вся, кто сотворил такое с ее девочкой.
Жени провела в постели весь следующий день. И еще один день. Большую часть времени она дремала, находясь на грани яви и сна. Помогла тяжелая работа во время учебного года и летних каникул — утомление заставило мозг отключиться и отдыхать.
На третий день в комнату вошел Бернард.
— Ты больна?
— Нет. Когда вы приехали?
— Только что. Соня сказала, что ты заболела.
Жени закрыла глаза:
— Устала.
На прошлой неделе Бернард уезжал за границу и не знал о ее визите к Вандергриффам. Рассказывать не было никакой нужды — всего несколько дней, а он в это время был далеко.
— Устала? В девятнадцать лет? — настаивал Бернард. — Соня говорила, что ты ничего не ешь. Заявилась вечером, как привидение.
— Просто устала, — повторила Жени.
Бернард наклонился и погладил ее по волосам.
— Вызовем врача. Может быть, тебе что-нибудь нужно?
— Нет! — она села в постели. — Я совершенно здорова.
— Здорова! — передразнил он ее и с беспокойством посмотрел в лицо. — Просто вернулась домой отдохнуть. Рад тебя видеть, Жени.
— И я вас тоже, — пробормотала она.
— Что-нибудь хочешь мне сказать?
Секунду она смотрела ему в глаза — холодный мрамор, в котором отражались облака и небо — но внутри не смогла различить ничего.
— Моя семья. Где они все?
Он поджал губы:
— Отец все еще на «перевоспитании», брат в университете, а мать…
— Так что же с матерью? — раньше, насколько знала Жени, Бернард не предпринимал попыток узнать что-либо о матери.
— Кажется, твоей матери разрешили выезд в Израиль.
— В Израиль? — она никогда не думала о ней как о еврейке. — Почему в Израиль?
Бернард пожал плечами:
— Может быть, это единственное для нее место. Может быть, она туда хочет. А может быть, власти решили, что она оттуда. Подоплеки я не знаю, но слышал, что она получила разрешение. Она еще не выехала, — предупредил Бернард. — Разрешение могут и аннулировать. Нам известно только, что по каким-то причинам, может быть, благодаря хлопотам влиятельных друзей, приговор заменили высылкой.
— Но она вовсе не религиозна. Нас не растили евреями. Думаю, она не знает даже еврейских обычаев и священных праздников.
— Израиль — это страна, — напомнил Бернард, — а не состояние духа. Конечно — это историческая родина евреев и многие, уезжающие туда, искренне верят. Многие из них — сионисты. Если твоя мать и не уверовала, то это способ вырваться из советской тюрьмы и попасть на Запад.
— Израиль, — недоверчиво повторила Жени. — Моя мать в Израиле!
— Пока нет, — Бернард начал раздражаться.
— Это вы организовали ее отъезд?
— Нет, — просто ответил он. — Не имею к этому никакого отношения.
Жени не поверила покровителю. Она подозревала, что именно он использовал свои связи и контакты ради ее матери. И почувствовала себя слегка виноватой, что не испытывала к нему больше теплоты. Нужно забыть все неприятное, что осталось в прошлом, уговаривала себя Жени, не забывать, что обязана ему всем.
Но если Бернард и подозревал, о чем думала Жени, он ничего не сделал, чтобы разуверить, охладить ее благодарность. Однако он сказал правду — для матери подопечной он не сделал ничего. Узнал он о ней случайно: ему сообщали по телетайпу новости о Сарееве, если было о чем сообщать, и не делали различия между Георгием и Наташей.
— До обеда не поднимайся с постели. Я вызову доктора, — распорядился Бернард.
— Вы слишком добры ко мне, — улыбнулась Жени и подала американцу руку.
Он схватил ее, грубо поцеловал и, выпустив, позволил упасть на одеяло. Жени смотрела ему вслед и размышляла, можно ли ему хоть в чем-нибудь верить.
Она снова улеглась, а через несколько минут постучала и вошла Соня с завтраком на подносе. Подождав, пока Жени сядет в кровати, она поставила еду ей на колени.
— Твой молодой человек снова звонил сегодня утром, — сообщила она и взяла тост. Молодой человек — означало Пел.
— И что ты ему сказала?
— Что ты спишь. Какой смысл говорить, что тебя здесь нет, если еще в четверг, во время первого звонка, он заставил меня признаться, что ты приехала. Он сказал, что позвонит позже.
Соня срезала верхушку яйца всмятку и обмакнула тост в желток.
— Поешь, мое сокровище. Только попробуй. Если ты сейчас же чего-нибудь не съешь, от тебя вовсе ничего не останется.
Наверное, это было бы лучшим выходом, мрачно подумала Жени. Ей казалась нестерпимой мысль, что ее станет осматривать врач. Выяснится, что она — симулянтка. И еще ей не хотелось, чтобы вновь приходил Бернард, пока она в постели.