Георгий не обращал внимания ни на нее, ни на детей. Шесть недель он жил в море спиртного, падая с гребней возбуждения в провалы умиротворения и надеясь, что это его захлестнет, но постепенно, еще туманно, начал вспоминать, что он все же был отцом.
Он тепло разговаривал с Женей, когда они встречались, спрашивал, что ее заботит. Большей частью она рассказывала ему о своей пионерской работе и о том, что происходит в школе.
Атмосфера в доме изменилась. Дмитрий был таким же отчужденным, Катя заботливой, но Женя больше не боялась отца. Не напрягалась в его присутствии и чувствовала, как к нему возвращается его прежняя теплота. Он больше не бесновался по ночам и ограничил утреннюю дозу водки одной или двумя стопками. Ровно через два месяца после бегства матери, ветреным вечером 27 марта, Женя, после школы и нескольких часов напряженной работы на стройке в детском саду, возвращалась домой. Замешивая бетон и таская блоки, она вспотела, но на обратном пути пот застыл под одеждой, и она замерзла. Завидев дом, она побежала, уже ощущая на губах привкус горячего чая. Но когда Женя открыла дверь, тетя Катя не бросилась ей навстречу, не погладила заботливо по пропыленным волосам, не поправила растерзанную одежду.
Недоумевая, Женя отправилась ее искать и нашла на кухне. Тетя Катя чистила серебро, принадлежавшее Наташиной маме, — элегантные столовые приборы, изготовленные в Англии. Женя уставилась на нее:
— Она возвращается? Ты чистишь к ее приезду?
Тетя Катя отложила тряпочку.
— Нет, козочка, нет. Сегодня твоя мать домой не вернется, — и она вздохнула.
Женя отвернулась, но любопытство не позволило ей уйти. Когда она снова посмотрела на тетю Катю, та чистила большезубую сервировочную вилку, а ее лицо покрылось красными пятнами, что всегда свидетельствовало о том, что у нее есть новость или слух, которым ей не терпится поделиться. Как будто ее распирало изнутри и кожа еле сдерживала то, что так стремилось вырваться на волю.
— У нас к обеду будет важный гость.
— Гость?
— Именно. Вечером очень важный человек будет ужинать с твоим бедным отцом.
— С отцом? — недоуменно повторила Женя. Большинство людей, которые приходили в их дом, были знакомыми матери. С отцом встречались в основном официальные лица — члены делегаций из Чехословакии, Польши и, до прошлогоднего восстания, из Венгрии. Ничего особенного: тусклые инженеры и скучные чиновники. А в последние два месяца в доме вообще никто не появлялся.
— Кто это? — спросила Женя.
— Догадайся.
— Откуда мне знать, — девочка пожала плечами.
Но тетя Катя слишком любила такую игру, чтобы остановится на этом:
— Угадай хотя бы откуда.
— Из Африки, — слова вырвались у Жени сами собой.
Катя довольно рассмеялась:
— Не из Африки, козочка. Из Америки.
— Не может быть!
— А вот и правда. Из самой Америки! — В возбуждении тетя Катя не забыла приготовить чаю и поставила перед Женей стакан.
— Капиталист или из рабочих?
— Богатый капиталист, не рабочий, — ответила тетя Катя. Обе они знали, что в Америке живут лишь две категории граждан. — Помой волосы, чтобы они заблестели.
Женя несколько раз подула на чай, но так и не пригубила и, сорвавшись с места, побежала в кабинет к отцу. Но его там не оказалось, и она заглянула в спальню.
Георгий сидел перед туалетным столиком. В одной руке он держал щетку для волос из кабаньей щетины, а в другой — зеркальце, в которое изучал лицо. Никогда раньше Женя не видела, чтобы отец смотрелся в зеркало.
Он улыбнулся дочери. На его лице улыбка выглядела гримасой, но Женя улыбнулась в ответ. Отец надел парадный мундир, расчесал волосы и держался очень прямо. Со спины его можно было принять за привлекательного человека.
— Женя, у нас сюрприз!
— Я знаю. Американец. Тетя Катя мне сказала. Это правда?
Георгий кивнул:
— Надень свое лучшее платье. Сегодня вечером ты встретишься с большим другом нашей страны. Бернардом Мерриттом.
— А кто он?
— А ты никогда не слышала имени Бернарда Мерритта? Нет? Он — американский промышленник, но, несмотря на это, друг Советского Союза.
В отце так и сквозила важность, во всем: в движениях, в осанке, в речи, которая вдруг стала более звучной.
— А почему американец приходит сюда? — спросила Женя.
— Повидаться со мной.
— Он что, твой друг? — во всем этом была какая-то будоражащая тайна.
Георгий поднес обрубок пальца к губам:
— У нас с ним дело.
— Дело..? — машинально повторила Женя, рассчитывая, что отец объяснит, и размышляя, чем же занимается отец?
— Конечно, крошка. Для капиталиста дело прежде всего.
— Даже важнее дружбы?
Георгий расправил грудь и развел плечи. «Воображает себя генералом», — подумала Женя, ожидая ответа.
— Беги, одевайся, — проговорил он. — Тетя Катя тебя позовет, когда настанет время спускаться.
Женя наполнила ванну и долгие минуты лежала в успокоительном тепле, потом вспомнила о стакане чая. Слишком поздно, но можно обойтись и без чая. Она сползла еще глубже, и волосы разметались по воде.
Потом намылила волосы, тщательно промыла, старательно вымылась вся — даже между пальцев ног. Выбравшись из ванны, быстрыми движениями полотенца вытерлась и взяла другое, чтобы высушить волосы. В миниатюрной коробочке нашла оставленный матерью тальк — хитроумную иностранную пудру — и посыпала себе под мышками, на груди, на внутренней стороне бедер. Ощутив в ноздрях легкий аромат, Женя на секунду почувствовала себя виноватой: когда она приподнималась с кровати, чтобы перед сном поцеловать мать, она вдыхала этот аромат — такой таинственный, взрослый и очаровывающий, и вместе с тем грустный, потому что, поцеловав дочь, мама уходила, и растворялся и ее аромат, не оставив в комнате и следа.
На своем теле Женя через минуту его уже не ощущала. Может быть, мать пользовалась чем-то еще, кроме талька, или, быть может, это был аромат самой матери, исходивший из глубины пор на ее такой красивой коже. Другие женщины так не пахли.
Есть ли у каждой женщины свой запах? Откуда он берется? Развивается вместе с телом? Если так, думала Женя, то пройдет немало времени, прежде чем она тоже начнет приятно пахнуть. Сейчас ее тело больше походило на доску, чем на женщину: груди такие же плоские, как у Дмитрия, на талию ни намека, никаких волос на теле. А у Веры Ивановой из их дружины были уже и груди и волосы. А у Мариши Александровой — девочки намного ниже Жени — больше года уже были месячные. Евгения не могла взять в толк, почему ей никак не удается превратиться в женщину; другим девочкам это не составляло труда, хотя их матери казались вовсе не такими красивыми.
А теперь, раз ее мама ушла, удастся ли ей вообще когда-нибудь стать женщиной?
Даже нарядное платье не смогло сделать ее более женственной. «Выглядит глупо, — решила она, — как будто я нарядилась кем-то другим». Когда-то платье принадлежало матери, а тетя Катя укоротила его и перешила для нее.
Несмотря на Катины восторги, Женя нервничала, спускаясь по лестнице. Ей предстояло познакомиться с важным человеком, и она хотела бы, чтобы Дмитрий был рядом, а не уже внизу, как сообщила ей тетушка.
Она вошла в гостиную, и навстречу ей поднялся седоватый человек:
— Ты, должно быть, Женя. Какая красивая девочка! — широко улыбнулся он.
Он подошел к ней и взял за руку. Глаза у него оказались небесно-голубыми, как стеклянные шарики, лицо загорелым, белоснежный воротник рубашки так плотно прилегал к шее, что казался отлитым в форме. До сих пор она видела на мужчинах свободные воротники, обычно расстегнутые нараспашку.
На американце был мягкий иссиня-серый костюм. Женя и не представляла, что костюмы могут быть какими-то еще, а не темными. Кожа на руках гладкая, ногти ухоженные — с белыми каемками на кончиках и с полукружием у основания.