Жени положила трубку и еще долго смотрела на телефон, стараясь понять, что же напугало ее в тоне Бернарда. Опекун был приветлив больше, чем всегда, как будто что-то прятал за своей приветливостью.
На другом конце провода Бернард тоже уставился задумчиво на аппарат. Он не поверил, что Жени звонила без определенной причины. Возможно, она почувствовала за собой хвост. Но тогда почему не сказала об этом прямо?
Он уже знал, что за ней следят, но не имел понятия, что за этим кроется. Слухи просачивались слишком неопределенные. В любом случае сделать он ничего не мог, кроме как принять контрмеры и нанять человека, приглядывающего за Жени. Для собственного успокоения. И конечно же для ее защиты.
В кабинете Бернард пробежал глазами свой тайный список, личный каталог, о существовании которого не подозревала даже секретарь. Для Жени ему требовался особый частный детектив — такой, которому можно было бы полностью доверять.
Руки Бернарда слегка дрожали. На коже проступали темные пятна, чуть больше веснушек — знаки возраста, заметные пока только ему. Если они станут увеличиваться, он их сведет, отстраненно подумал бизнесмен.
Такая отстраненность одолевала его всю прошлую неделю. И когда три дня назад позвонила Жени, он даже не мог с нею разговаривать. Бернард был потрясен своим открытием: наконец, несмотря на риск, он решился отдать на реставрацию Киевскую Богоматерь и показал ее эксперту и реставратору, знатоку русских икон, чье мнение ценили Музей Метрополитен, Британский музей и аукционные дома Нью-Йорка и Лондона. И тот сообщил, что Богоматерь Бернарда оказалась подделкой, хотя и старинной. Копию сделали примерно через сто лет после того, как был написан оригинал. Точное воспроизведение подлинника, великолепно выполненное, но все же ненастоящее произведение.
Бернард не мог вычислить, в какой точке следования иконы это могло произойти. Может быть, когда груз уже паковался в Канаде или раньше — когда похищали из хранилища в Москве? Безвинная ошибка или преднамеренный обман? В любом случае его надули, и единственная надежда вернуть настоящую икону заключалась в Жени. Киевскую Богоматерь ему обещали за опекунство над девушкой, и та останется подвластной ему, пока настоящая икона не окажется у него. Бесправная, Жени полностью принадлежала ему: не получив оригинала, он мог пригрозить отослать ее обратно. В качестве американской гражданки она окажется свободной, и тогда рухнет надежда на обладание подлинной Богоматерью.
Интерес, который проявляли к Жене Советы, хотя и совершенно другого рода, был на руку Бернарду. Подозрение, что она переписывается с отцом — крупным чиновником при Сталине — подхватила американская разведка и передала в иммиграционную службу. Теперь, пока ее не просветят насквозь, гражданства ей не видать.
В тайном списке Бернард нашел имя и позвонил по своей личной линии.
Доминику Занзору верить было можно — за четверть миллиона. Бернард обращался и раньше к нему — человеку, чьи интересы заключались только в работе, истинному профессионалу. К тому же не приходилось беспокоиться об «утечке» информации в Государственный департамент. Это помешало бы представлению Жени гражданства, если Бернард когда-нибудь решит, что ей следует его получить. А он был не намерен причинять Жени вред.
Жени так и не знала, почему не спросила у Бернарда о своих иммиграционных документах. Разговор по телефону получился каким-то путаным. Ладно, когда они увидятся. Она не очень беспокоилась: он ведь сказал, что делает все, что в его силах. А кто в Америке имеет большее влияние, чем Бернард Мерритт? Какие бы ни встретились бюрократические осложнения, он их преодолеет. Самой ей ничего не оставалось, как не делать ничего, и это было не так уж плохо — времени перед дипломом не хватало.
Нужно было дописать связанную с ее опытами в лаборатории прошлым летом работу: взаимосвязь действия некоторых видов токсинов и стерильности у крыс, подготовиться к экзаменам и собеседованию с членами приемного комитета Гарвардской медицинской школы.
Жени встречалась с ними порознь, большей частью в их кабинетах. Гинеколог с легким романским акцентом и прилизанными черными волосами ободрил ее, хотя задавал самые общие вопросы, будто они просто беседовали, и Жени заметила, что не делал никаких пометок. У нее сложилось впечатление, что он ей покровительствует.
Кардиолог, маленький лысый человек с изрезанными морщинами лбом и огромными ладонями, обрушил на нее град вопросов, большинство из которых требовали односложных ответов: «да» или «нет». Через пятнадцать минут он остановился и оперся щеками на раскрытые ладони:
— Нам требуется больше женщин-врачей. В любом случае я буду вас рекомендовать.
В следующий четверг она вошла в кабинет молодого ортопеда. Тот взглянул на нее и тут же обескуражил замечанием:
— Бесполезная трата времени. Симпатичные девушки не приживаются в медицинской школе.
Жени чуть не рассмеялась. Врач сам был черняв и красив, словно известный киноактер в роли хирурга.
Озадаченный, он спросил, чему она улыбается. Но Жени не решилась ответить ему такой же лестной обидой, какую нанес он ей. И вместо этого сказала:
— Может быть, это и так. Но я решила поступить в Гарвардскую медицинскую школу и буду в ней изучать медицину.
Несколько мгновений доктор не отрывал от нее глаз, потом сам расплылся в улыбке:
— Будь я проклят, но ничего подобного никогда от девушек не слышал. Я провел собеседования с десятками, и ни малейшей твердости характера. Вы чертовски уверены в себе, мисс… — он заглянул в папку на столе, — Сареева?
Она села. Целый час ортопед задавал ей детальные заковыристые вопросы, а потом сказал:
— Успехов. До финиша вы, может быть, и не дотянете, но в вас есть изюминка и материал вы знаете. Когда поступите сюда, приходите ко мне осенью.
Это было последнее собеседование, и Жени почувствовала себя увереннее. Но в следующий понедельник она получила уведомление, что ей необходимо встретиться с психиатром доктором Рут Фарнейл.
Позже тем же днем от студентки из своего класса по биохимии она узнала, что только женщин — претенденток на поступление в медицинскую школу просят пройти психиатрическое обследование.
— Но это же немыслимо! Разве это не дискриминация? — удивлялась Жени, когда они выходили из здания.
— Она самая. Но ничего не поделаешь, если собираешься здесь учиться. Меня-то это не трогает — я собираюсь проходить подготовку в Швейцарии.
Расстроенная таким неравноправным требованием, Жени все же готовилась к встрече с доктором Фарнейл.
Когда в среду настало время идти к ней, Жени выбрала наряд, нарочито скрывающий ее женственность: шерстяную твидовую юбку, босоножки, сшитую на заказ рубашку. Пышность волос она скрыла, заплетя их в гладкую косу на затылке, коснулась тенями лишь кончиков ресниц, а губы мазнула бесцветной помадой.
Ступив на широкие ступени Шаттака, она оказалась под сенью грациозных колонн из серого известняка со спиралевидными капителями, которые копировали греческую архитектуру времен Гиппократа — отца медицины. И все же, думала Жени, проходя под ними, Сашрута в Индии оперировал носы за несколько столетий до того, как родился Гиппократ.
— Хирургия. Пластическая хирургия, — ответила она на вопрос доктора Фарнейл. Жени сидела напротив той на кушетке, обитой блестящей тканью цвета зеленого перца. Из кресла доктор Фарнейл пристально смотрела на нее, будто собиралась заключить в пробирку для опытов. «Ее глаза были зелеными», — отметила про себя Жени. Но светлее, чем обивка кушетки, бензольно-зелеными, решила она.
— Оригинальный выбор, — проговорила доктор. — Не так уж много женщин заканчивают хирургическое отделение. Чтобы получить образование хирурга, потребуется не менее шести лет, и только после этого вы сможете специализироваться в пластической хирургии.
— Я знаю, — ответила Жени.
Доктор Фарнейл сложила вместе кончики пальцев, как бы сооружая клетку:
— Зачем же вы выбираете наиболее трудное? Не кажется ли вам, что, учитывая желание преуспеть, поражение будет тем больнее?