— Что вы имеете в виду? — Жени ухватилась за подушку, на которой сидела.
— Задачи, которые вы ставите перед собой, так сложны, что почти невыполнимы. Кроме того, ремесло хирурга требует физической силы…
— Я сильная! — выпалив это, она почувствовала, что ее слова прозвучали, как детское хвастовство.
— В самом деле? — брови доктора Фарнейл изогнулись, отчего зеленые глаза глядели уже с удивлением. — Ваш отец был… или работает врачом?
— Нет.
— А кто-нибудь еще в семье? Дядя? Двоюродный брат?
— Нет.
— У вас есть братья или сестры, Евгения?
Доктор назвала ее по имени, и это вызвало раздражение Жени. Другие врачи, проводившие собеседование, называли ее мисс Сареева.
— У меня есть брат.
— Хорошо, — доктор Фарнейл кивнула, как будто только сейчас услышала от Жени удовлетворительный ответ. — У вас с ним что-то вроде соревнования?
— С братом? Разве это возможно?
— Вы и сами можете не отдавать себе в этом отчета. Он старше или моложе?
— Старше.
— Понятно, — она разорвала пальцы, превращая клетку в очки или галстук-бабочку. — Он окончил колледж?
— Он физик.
Глаза доктора Фарнейл сузились, как у кошки перед прыжком:
— А как вы охарактеризуете свои отношения с матерью?
— Я… я не знаю, — призналась Жени.
— Вы бы назвали ее женщиной сильной?
— Не знаю, — повторила Жени. — Может быть, в некоторых отношениях.
— В глазах отца вам хочется выглядеть сильнее, — вопрос был задан так, что выглядел гипотезой.
— Боюсь, — пробормотала Жени, — что не смогу вам ответить. Я уже давно не видела родителей.
— Я это знаю.
Кошка и мышь пришли на ум Жени. Все ответы заготовлены в папке, но мучить ее — доставляет доктору удовольствие. Взгляд зеленых глаз неотступно следил за ее лицом.
— А теперь скажите мне, дорогая, почему вы хотите стать хирургом?
— Чтобы лечить людей, восстанавливать…
— Так-так, — она слегка подалась вперед.
Жени развела руками. Больше она не могла ничего добавить.
— «Восстанавливать» — интересное слово для человека, потерявшего и дом, и семью. Не отражает ли оно — или, быть может, не маскирует ли оно — ваше желание восстановить с ними связь, объединиться с ними?
— Не знаю. Медициной я стала интересоваться уже давно. Мой отец искалечен.
— Да? — пальцы выпрямились, образуя прямо от ладоней доктора Фарнейл латинскую букву V.
— На войне. Я…
Врач ждала. Легкая улыбка играла на лице.
— Я не могу вам ответить! — в отчаянии Жени почти выкрикнула это. — Я хочу изучать медицину. Хочу стать хирургом. То, что я женщина, не имеет никакого отношения к профессии хирурга.
Доктор Фарнейл поднялась:
— Через несколько дней я, может быть, приглашу вас еще на одно собеседование. А пока я хочу, чтобы вы занялись самооценкой. Подумайте, что повлечет за собой такой выбор профессии. Например, отсутствие социальной жизни. Отсрочка, а возможно, и отказ от замужества и материнства. То, что вы женщина, и впрямь, как вы выразились, не имеет отношения к профессии врача, но зато профессия врача имеет непосредственное отношение к тому, что вы являетесь, а вернее — не являетесь женщиной. Подумайте немного об этом. Хорошо?
— Хорошо, доктор, — Жени была не в состоянии встретиться с глазами психиатра. Они заставляли ощущать себя глупой, незрелой.
Закрыв за собой дверь кабинета и выйдя в коридор, она заметила, что вся дрожит, и поняла, как была напряжена во время всего собеседования. Но дрожь продолжалась лишь мгновение и прошла, как мимолетный припадок. Жени направилась к выходу, просматривая надписи на доске объявлений: предложение интернатуры, перенос курсов. Станет ли она когда-нибудь здесь студенткой?
Отпечатанные на мимеографе листочки перечисляли восемь лекций в вечернее время, которые читали знаменитые выпускники школы. Она скользнула по названиям глазами и внезапно остановилась как вкопанная. Начиная с пятницы, целую неделю будет читать Эли Брандт: «Психохирургия — К вопросу об оценке справедливости требований пациентов пластических операций».
Жени улыбнулась. Фамилия ее наставника, здесь на стене, показалась ей добрым знаком. Когда она вышла из здания под серые колонны, у нее появилось чувство, что несмотря на последнее собеседование, осенью она станет студенткой Гарвардской медицинской школы.
16
Жени пришла на лекцию после угнетающе долгих лабораторных занятий. Эли только что кончил свое выступление, и аудитория зааплодировала, несколько человек встали, чтобы поговорить с ним в проходе. Жени осталась в последних рядах лекционного зала, не зная, что делать. Между их прогулкой по запятнанному солнечными зайчиками лесу в Топнотче и сегодняшним вечером стоял образ Лекс — бледной и осуждающей.
Лучше пусть сам заметит меня, решила Жени и повернулась, чтобы выйти. Но не устояла и бросила последний взгляд на него — воплощение того, каким должен быть пластический хирург.
Эли что-то серьезно рассказывал, а обступившие его студенты внимательно слушали.
Жени сделала несколько шагов вниз по проходу к подиуму и остановилась, наблюдая, как Эли собирал бумаги в папку и засовывал ее под мышку. Он уходил. Она направилась к нему и услышала его голос: он звал Жени. Она ускорила шаги. Студенты следовали за ним по проходу, но Эли обнял ее, прижимая к себе папкой:
— Жени! Рад тебя видеть! Есть время перекусить?
Она кивнула, вся светясь и тиская на груди книги.
Студенты отстали, и Эли с Жени вышли на улицу. Он провел ее к длинному, низкому «Феррари», светившемуся белизной под фонарем.
Поехали они в район порта, в «Устричный Союз» — ресторан, основанный еще в девятнадцатом столетии. Наверху за столиком Эли заказал для себя «Мартини» и вермут для Жени и попросил официанта принести вместе с напитками по дюжине моллюсков и устриц.
— Ты выглядишь хорошо, — сказал он с улыбкой.
— Вы тоже, — Жени чувствовала себя скованной.
— Я пытался тебе звонить…
Она уткнулась глазами в стол, комкая в ладони салфетку.
— Ты ни разу не ответила на мои звонки. Почему?
— Я боялась, — с трудом ответила Жени.
Врач взял ее руку, лежащую на коленях, и вместе со своей опустил на стол.
— Из-за Лекс?
Жени кивнула.
— Потому что подумала, что мы можем ей поверить?
Ее наклон головы был едва заметен.
— Жени, смотри на меня.
Она подняла глаза, секунду изучала его лицо, потом улыбнулась.
— Вот так-то лучше, — он отпустил ее руку, когда официант ставил на стол напитки и раковины. Потом поднял за ножку свой бокал, коснулся ее бокала. Она не спускала с Эли глаз. Он поставил бокал на стол, но пальцами продолжал водить по кромке скатерти.
— Жени, — начал он снова. — Лекс пережила ужасную травму — душевную и физическую. Была близка к смерти.
— Да, — Жени ощущала во рту кисловато-острый привкус вермута. — Так вы не поверили в то, что она рассказывала… о нас?
Эли покачал головой.
— А ее родители? А Пел? — настаивала она.
— И они тоже, — врач нахмурился. — Они должны были тебе это ясно показать.
— Они пытались.
Пел несколько месяцев звонил и писал письма. Мег тоже. И даже Филлип оставлял для меня сообщения. Но Жени не обращала на них внимания.
— Я не хотела… не могла с ними видеться.
— Понимаю. Но им тоже было непросто. Особенно Мег. Наверное, они не знали, как еще приободрить тебя, и не хотели больше навязываться.
Она удивленно посмотрела на него.
— Подумай, как трудно извиняться за своего ребенка, — продолжал Эли, — даже если признаешься самому себе, что дочь сошла с ума. Родители Лекс жили в постоянном ужасе, что это непоправимо.
Жени слушала его, и ей становилось стыдно. О них она и не подумала. О людях, которых считала, что любит. Не подумала об их горе и боли, через которые им пришлось пройти. Размышляя только о том, что они могут сказать о ней. По сравнению с чувствительным Эли она казалась себе бессердечной.