Жени испытующе поглядела на него, стараясь понять, думал ли он то, о чем говорил. И почувствовала, что он так и считал.
— Большую часть времени она будет в твоем распоряжении, — продолжал Пел. — Мег и Филлип уже несколько недель в Дайамонд Рок, и в Нью-Йорке Филлип бывает наездами на день или на два. А Лекс, кажется, постоянно находится в Топнотче.
— С ней все в порядке? — у Жени перехватило дыхание.
— Одиночество — это то, что ей теперь нужно. Ей многое надо осмыслить. Я и хотел бы ей помочь, но знаю, ей необходимо справиться самой. Она всегда считала себя изгоем.
— А ты об этом знал? Даже до?..
Пел кивнул.
— Когда она училась в шестом классе, я ей говорил, ничего нет страшного в том, что ты отличаешься от других людей. Главное принимать себя такой, какая ты есть, а не размышлять над тем, что о тебе думают другие. Но Лекс была слишком категоричной, — гордая улыбка за свою сестру промелькнула на его лице. — Она видела меня насквозь. Если уж так здорово отличаться от других, говорила она, почему же все остальные одинаковы? Тогда я еще был самоуверенным подростком и не знал, что все люди разные.
— А теперь знаешь?
— Все еще пытаюсь это понять.
Его открытость тронула Жени.
— Вы ведь всегда были очень близки. Ты и Лекс? — ее вопрос наполовину прозвучал как утверждение. — У вас по-прежнему так? — Жени напряженно ждала. Свой вопрос она задала специально.
Пел покачал головой:
— Со времени несчастного случая все стало не так. По крайней мере я чувствую совершенно иначе.
— Она что-нибудь о нас рассказывала? — продолжала допытываться Жени. — О наших отношениях?
— Да, — Пел поколебался. — Ужасные вещи. Невозможно поверить.
— Она говорила только тебе? — Жени принудила себя задать вопрос.
— Нет. Родителям тоже. И Эли Брандту.
— А они… Они тоже полагают, что в это нельзя поверить?
— Уверен. Ты, наверное, не сможешь простить. Когда я звонил вчера, то боялся, что ты не захочешь меня видеть.
— Вчера? — она внезапно потеряла чувство времени. — Я была в ужасе, Пел, что ты можешь обо мне подумать.
— Жени! — нотки искреннего потрясения зазвучали в голосе. — Как ты могла подумать, что я способен в такое поверить?.. — Он покачал головой и положил салфетку на стол. — Знаешь ведь, что ты для меня значишь, — Пел потянулся через стол, чтобы взять ее за руку, и задел бокал, но Жени успела подхватить, прежде чем тот перевернулся.
— Но Лекс — твоя сестра, — она сжала руку Пела. — Лекс нам никогда не простит.
— Если мы поженимся, — докончил он за нее. — Но я уверен, она изменится. Будет снова такой, как прежде.
Но даже прежняя Лекс, вспомнила Жени, в душе не хотела ее брака с Пелом.
За беседой они не спеша доели ужин, а когда покончили с малиной и кофе, было уже без четверти одиннадцать.
— Коньяк, — предложил Пел. — Или ликер?
— Уже поздно. Надо возвращаться.
— Зачем? — спросил он.
И Жени поняла, что причин возвращаться не было. Работы больше не существовало, рано вставать ни к чему. А возращение в одинокую квартиру навевало ужас.
— Можешь остаться здесь.
— Здесь? В гостиной?
— Или в спальне. Что сама предпочтешь, — Пел поднялся и выкатил столик в коридор, вернувшись, повертел два раза ключ и запер дверь на щеколду.
Жени стояла у дивана. В три широких шага он оказался рядом с ней, погладил талию.
— Оставайся, Жени. Оставайся со мной.
Она подняла глаза, и Пел понял ответ. Его губы прильнули к ее с такой силой, что зубы ободрали кожу.
— Жени, любимая, — он приподнял ее от пола на фут. — Останься со мной.
Она рассмеялась, когда он поставил ее снова на пол, и поняла, что смех принят за согласие. Но не испытывала ни возбуждения, ни бурления чувств, уносящих прочь.
Пел бы высоким. По крайней мере на полфута выше нее. А с Дэнни они были одного роста.
Она попыталась забыть. Убеждала себя, что Пел — добрейший в мире мужчина, самый дорогой друг и она ни за что его не обидит. Он лучший из мужчин и по-настоящему ее любит.
С Дэнни они горели в одном огне, безжалостно поглощали друг друга.
Но Пел дал ей гораздо больше и предлагал все.
Жени прошла с ним в спальню и, сидя на постели, смотрела, как он в спешке снимал, почти срывал с себя одежду. Потом подошел, чтобы раздеть ее, руки едва слушались его.
Она помогла ему. Обнаженный он выглядел тоньше — тело вытянутое, по-мальчишески узкая грудь, впалые ягодицы, ноги слегка искривлены, бедра длиннее голени. Лишь выше плеч он казался зрелым мужчиной. А тело было телом подростка.
Лишившись одежды, Жени сразу забралась в постель и натянула на себя простыни и легкое покрывало. Пел лег рядом. Кожа на его груди оказалась гладкой, без волос.
— Любимая, — прошептал он, прижимая девушку к себе. — Любимая, наконец.
Как мальчишка, подумала Жени. Через несколько минут все было конечно. Нетерпение Пела тронуло ее, но их любовь напомнила спаривание мотыльков, биологический акт.
Но в свете ночника Жени видела, как счастливо улыбался Пел. Большие ладони ласкали ее волосы.
— Жени, дорогая, — бормотал он. И, прижав ее к себе, уснул.
Дважды за ночь они просыпались и любили друг друга, и опять, как и в первый раз. Утром, вглядываясь в ее лицо, Пел весь светился.
Они позавтракали в гостиной. Потом Пел поехал с ней на такси в ее квартиру. Он дал ей все свои телефоны — дома в Вашингтоне, и кабинета в Государственном департаменте, три других, где для него можно оставлять сообщения. И сказал, что хочет быть уверенным, что она дозвонится в любое время дня и ночи.
Он предложил отменить все свои дела, чтобы помочь ей собраться и ехать вместе в Нью-Йорк. Когда же она отказалась, захотел наняться телохранителем.
— Обойдемся, Пел. Мне не сделают ничего плохого. Ведь охотятся за рукописью, а не за мной.
Наконец он ушел, чуть не до синяков зацеловав ее губы и вырвав обещание звонить ему тем же вечером.
Когда через три дня Жени приехала домой, она поднялась прямо в Сонину комнату. По телефону Бернард сообщил ей, что Соне «нездоровится», вернее, она «больна». «Насколько серьезно?» — спросила Жени. И прямой ответ заставил ее остолбенеть — «Рак».
Григорий впустил ее в комнату. Он внезапно постарел, глаза от недосыпания ввалились, руки дрожали.
Соня лежала на кровати с закрытыми глазами, кожа пожелтела и стала восковой, руки сложены на одеяле, как будто она позировала для предсмертной фотографии. Лоб казался неестественно высоким.
«Волосы… — в ужасе подумала Жени. — Волосы выпали. Она облысела».
— Соня, — позвала она.
Веки женщины дрогнули, словно преодолевали незримый вес, заставлявший закрывать глаза. Наконец ей удалось взглянуть на Жени.
— Женечка, — голос был едва различим. Соня попыталась улыбнуться, уголки губ дернулись, как в конвульсии.
Женя присела рядом:
— Ответь мне, Соня. Где это?
Женщина свесила руку с кровати:
— Везде, Женечка. Из утробы по всему телу. Даже во рту. На деснах.
Так быстро. Женя не могла поверить, что смертельный удар нанесен так внезапно. В костях, пояснил Бернард. Но как раковые клетки сумели размножится в таком количестве, посылая все новые и новые легионы на завоевание Сониного тела?
— Как скоро? — спросила Жени.
— Молись, чтобы побыстрее.
— А давно это у тебя?
— Несколько недель. Не хотелось тебя тревожить. Что ты можешь сделать?
— Слишком уж быстро, — возразила Жени, как будто собиралась переспорить рак, урезонить его и прогнать.
— Несколько лет назад… — ее голос ослаб, глаза закрылись.
— Я тебя слушаю, Соня.
Женщина приподняла веки и собралась с силами.
— Еще до того, как ты приехала, я заболела раком. Доктор дал мне таблеток, и все шло нормально.
— Ремиссия? — спросила Жени, но Соня не знала этого слова.
— А в начале лета все и случилось. Стала уставать ходить, сжигала обеды. Устала. И эта боль… — ее глаза снова закрылись. Жени молчала, сжимая Сонину руку, и глядела, как ее лицо погружается в сон.