Но она не могла не восхищаться Наташей. И Наум ей тоже понравился. Добрый, отзывчивый и от природы любвеобильный человек. Он легко обнимался во всеми, даже с мужчинами, но когда прикасался к матери, понимание их близости больно кололо Жени.
Она узнала, что они были друзьями задолго до того, как стали любовниками. Наум и его жена Рут пригласили Наташу к себе, когда она только что приехала в кибуц, приняли как свою сестру. Они понимали, как трудно будет неверующей, да еще из России, прижиться в Израиле. Наташа не просила о выезде в Израиль, как многие советские евреи, но в другие страны отъезд ей был заказан. Ей сообщили, что «позволяют воссоединиться со своим народом» — благовидный предлог для советских властей, чтобы выкинуть ее из страны, как нежелательный элемент.
Наум и Рут приняли ее без осуждения и через несколько недель все трое сильно сдружились. Хотя Наташа проводила больше времени с Рут, чем с Наумом.
Рут была чешской еврейкой, слегка старше своего мужа, прямодушной и разговорчивой, чей веселый юмор часто обращался на саму себя. Одна из самых влиятельных поселенок в кибуце, она призывала к сочувствию, а не к ненависти — это пришло к ней со всем ее жизненным опытом: она пережила заключение в концлагере в Чехии и в лагере смерти в Аушвице.
В конце 1965 года, во время налета палестинских коммандос, в нескольких километрах от кибуца — Рут была застрелена. Наташа оплакивала ее вместе с Наумом. Часами бродили они по твердой земле и говорили только о Рут: припоминали ее жесты, ее словечки, призывы ко всепрощению. Наум называл свой брак благословенным.
После смерти подруги Наташа осталась подле Наума. Они нуждались в обществе друг друга и неизбежно стали любовниками.
Даже теперь, через восемнадцать месяцев после гибели Рут, они часто говорили о ней — она стала частью их любви — любви, окрепшей в дружбе и взаимном уважении. Каждый раз, когда Жени видела их вдвоем — острее ощущала собственные потери. И у нее могли бы сложиться такие же отношения. Но счастье с Пелом она променяла на призрачное будущее хирурга. Глядя на ладонь Наума, покоящуюся на плече матери, на его пальцы, поглаживающие ее шею или трогающие ее волосы, — она начинала сомневаться в правильности своего выбора.
Тогда она написала Пелу, что выбора у нее нет, но, запечатав конверт, тут же усомнилась в этом сама. Но теперь не оставалось ничего другого, как следовать выбранной дорогой.
Жени работала в детском саду и в больнице. Ее былое высокомерие бесследно исчезло. Ни ребенку с больным животом, ни солдату, которому взрывом мины разворотило лицо, не было важно, какую степень она готовилась получить в медицинской школе. Первый долг врача — лечить всеми средствами. Ее голос, ее руки, ее платье — приносили утешение. И это утешение, по крайней мере сейчас, убедило ее, что выбор был сделан правильно.
Чтобы не думать о Пеле, Жени изматывала себя работой. В бесформенном халате с волосами, стянутыми в тугой узел, она ухаживала за ранеными, искалеченными и больными. При виде горестей других людей она забывала о своих.
Через восемь дней она меняла бинты у Якова — человека, чья шея и голова сильно пострадали во время военных столкновений. Он был один из тех, кто ждал реконструктивной операции. Не жалуясь, стараясь быть веселым, он все старался подвинуться так, чтобы Жени было удобнее делать осмотр. Закончив, она вдруг почувствовала, что кто-то стоит за ее спиной. Подняла голову, и ее обжег взгляд. Черные, блестящие, как уголь, глаза смотрели на нее.
— Брат, — поприветствовал его Яков и дружески приподнял руку. — Миках.
Мужчина кивнул и снова уставился на Жени. Глаза откровенно ласкали ее лицо.
— Жени из Америки, — представил Яков. — Студентка медицинской школы. А это Миках — герой Синая. Брат по оружию, парашютист-десантник. Самый смелый из всех.
Не обратив никакого внимания на представление, тот продолжал по-прежнему смотреть на Жени.
Она опустила глаза.
— Красивая, — почти шепотом проговорил Миках.
Не поднимая глаз, Жени отошла от кровати Якова и не оборачиваясь закрыла за собой дверь палаты.
Когда работа закончилась, она медленно провела руками по телу… На следующий день по дороге в детский сад Жени внезапно остановилась как вкопанная: он возник перед ней, будто выскочил из-под земли — пустая улыбка играла на его лице.
— Вот мы и снова встретились, — голос оказался низким и глубоким.
Она снова двинулась вперед, и он пошел рядом:
— Вы — Женя Сареева, дочь Наташи.
— Да, — она не поворачивала к нему головы, но чувствовала, что задыхается, как будто ее с силой ударили в грудь.
— Вы прилетели из Америки, чтобы встретиться с матерью после долгой разлуки?
Тон был резким. Проверяет, подумала Жени. Следит за мной, шпионит. Но не почувствовала ни гнева, ни страха, которые испытала в Кембридже.
Она чувствовала его присутствие рядом, силу, заключенную в его теле: грубую и примитивную.
— Конечно, все это чушь, — она ощущала его взгляд на своей шее.
— Что чушь? — у нее перехватило дыхание и голос показался девичьим.
— Разыскивать мать. Родители — это просто доноры спермы и яйцеклетки.
— И больше ничего?
— Ничего, — внезапно он взял ее за подбородок, уставился на губы, потом стал смотреть в глаза… Жени взглянула в его глаза. Жар бросился ей в голову, и она затерялась в их бездонной глубине…
— Так будет, — он отпустил ее подбородок и быстро пошел прочь.
Когда Жени вошла в детский сад, дыхание к ней еще не вернулось, и прежде чем подняться по лестнице и зайти в детскую, она решила передохнуть внизу.
Наум, как любвеобильный медведь, дружески похлопал ее по локтю.
— Миках Кальман — человек страсти, — проговорил он. — Его прозвище «Лев». А ты что-нибудь знаешь про львов? Когда лев попадает в прайд, он убивает соперников, а потом спаривается со всеми львицами.
Все утро Жени оставалась в расстроенных чувствах. Она путала вещи, делала ошибки, и Наташа несколько раз ее спрашивала, хорошо ли та себя чувствует. Жени раздражали эти вопросы, к тому же она сердилась на Наума, и когда после обеда Наташа в очередной раз запричитала:
— Ты выглядишь что-то усталой, Женя. Не лучше ли тебе отдохнуть?.. — она взвилась.
— Я не нуждаюсь, чтобы обо мне кто-нибудь заботился или вмешивался в мою жизнь!
— Что ты хочешь сказать? — Наташа была огорошена.
— Твой дружок Наум взял на себя роль моего защитника. Можешь ему сказать, что защитники мне ни к чему.
Наташа складывала чистые пеленки:
— Мы случайно заметили, что ты идешь с Микахом Кальманом. Он сложный человек. Знаешь его историю…
— Не хочу ни о чем слышать, — выкрикнула Жени, — и в двери появились удивленные детские личики: прежде они не слышали, чтобы в детском саду повышали голос.
Жени повернулась к ним спиной и стала доставать стерилизованные бутылочки и соски.
— Терпеть не могу, когда за мной следят, — уже тише сказала она матери.
— Никто за тобой не следит. Просто случайно выглянули в окно. Ты вольна поступать, как знаешь. Но здесь ты новенькая и не разбираешься в тонкостях жизни в кибуце. Миках родился в Германии. Родителей отправили в лагерь смерти. Его воспитывали люди, которые обращались с ним, как со слугой.
Жени наполнила стерилизатор новыми бутылочками.
— Миках очень рано познал ненависть. От нацистов, от приемных родителей. Когда он сам в четырнадцать лет приехал в Израиль, ненависть обратилась против арабов. Он экстремист. Для него единственное решение конфликта — убивать.
Жени вспомнила, что прежняя жена Наума отрицала насилие.
— Догадываюсь, — проговорила она, опуская наполненный стерилизатор в воду, — почему они с Наумом враги.
— Враги — это слишком сильно сказано, — возразила Наташа. — Просто исповедуют разные, может быть, противоречащие друг другу идеологии.
— И поскольку я твоя дочь, то должна быть на твоей стороне и на стороне твоего любовника.
— Это жестоко, — обиженно воскликнула Наташа. — А я тебя считала за друга.