Женя не знала, куда смотреть. Его светлые глаза сковывали ее, как на булавке бабочку. Глядеть в них, все равно что в бездонное небо, пытаясь проникнуть за облака. Как-то, лежа на спине, она попробовала это, и смотрела долгие часы, пока не заболели глаза и не закружилась голова. Головокружение она почувствовала и сейчас.
Он все еще разглядывал ее, как будто стараясь сохранить в памяти каждый сантиметр ее лица.
— Это Бернард Мерритт, — услышала она голос отца, произносившего со значимостью имя американца. Женя кивнула, прикусила губу и отчаянно покраснела.
Мужчина положил ей руку на плечо и повел к столу, где только что сидел сам. Жене очень хотелось стать невидимой. Ей нечего было ему сказать. Таких людей она раньше не встречала.
— Ты, должно быть, очень умная девочка, — глаза так же пристально смотрели на нее.
Она кивнула и снова вспыхнула.
— Факт доказанный, — начал он, и его улыбка подсказала Жене, что он подшучивает над ней, хотя слова звучали серьезно, — с такими, как у тебя, волосами женщины предназначены становиться вожаками, — его русский был грамматически безукоризненным, хотя акцент заставлял его звучать по-иностранному. — А как по-русски называется цвет твоих волос?
— Рыжие.
За Женю ответил Дмитрий. Она и не замечала его до этого. Американец покачал головой:
— Золотисто-каштановые, русые, сочно-золотые. «Тишиен», назвал бы я их по-английски.
Губы Жени беззвучно повторили красивое слово.
— Тициан был художником, и его женщины имели, как и ты, золотисто-каштановые волосы и бледную кожу. Он писал в Италии во времена Возрождения.
— А по-русски они зовутся рыжими, — настаивал Дмитрий, и Женя почувствовала враждебность брата.
Но гость не обратил на это внимания:
— Если бы я знал, что у секретаря Сареева есть дети, я бы привез что-нибудь и им, — извинился он перед Женей. — Какую-нибудь безделушку вроде этой, — он достал из кармана и подал Георгию плоскую коробочку.
Внутри лежали наручные часы с золотым браслетом.
— Водонепроницаемые, — сообщил Мерритт.
Дмитрий подошел к стулу отца и взглянул на подарок.
— Показывают время даже под водой. Я уже видел такие.
Женя затаила дыхание. Она чувствовала, что отец вот-вот взорвется, но он сдержал гнев.
— Превосходные, — заметил он Бернарду Мерритту. — Вы оказали мне большую честь, — он подошел к серванту и взял тяжелую серебряную пепельницу. — Пожалуйста, примите этот маленький сувенир в память о приходе в наш дом.
Женя с радостью заметила, что американец внимательно рассматривает пепельницу, вертя ее в руках. Он не глядит на вещи, решила она, он их изучает, понимая все, даже неодушевленные предметы.
Вскоре после этого мужчины отправились к столу обсуждать дела. Дмитрий пожал гостю руку и подчеркнуто вежливо кивнул:
— Познакомиться с вами было для меня большой честью, господин Мерритт, — он употребил слово господин, а не товарищ.
— До встречи, Дмитрий. И ты, Женя, — вместо того, чтобы пожать, он поднес ее руку к лицу и слегка потерся о кожу губами.
Женя была слишком взволнована и даже забыла пожелать доброй ночи отцу, вспомнила об этом, когда уже вышла из комнаты. Она обернулась, помахала в дверь рукой и побежала прочь.
На кухне, где тетя Катя накрыла детям ужин, Женя сердито спросила у Дмитрия:
— Почему ты был с ним так груб?
— Разве? — брат поднял бровь.
— Ты сам знаешь, что был груб. Стыдно! Ты всех поставил в неудобное положение.
— Не мели чепухи, Женя. Ешь-ка лучше свой ужин. Теперь не скоро снова попробуешь барашка.
Она повиновалась. Главным образом потому, что барашек был ее любимым блюдом и в доме это блюдо готовили только по особым случаям. Но после того как дважды прожевала полный рот, спросила Дмитрия снова:
— Так почему ты так себя вел?
— Не суй во все свой нос, Женечка.
— Скажи!
Он отложил в сторону вилку и нож и посмотрел на сестру, потом мимо нее на тетю Катю, и Женя поняла: он не хочет говорить при ней.
— Терпение, сестренка. Скоро ты узнаешь больше, чем тебе хотелось бы знать.
Они кончили ужин в молчании. Злость на брата у Жени так и не прошла. Бернард Мерритт был самым замечательным мужчиной, какого она только встречала. Стоило ему посмотреть на нее, и Женя почувствовала себя безмерно значимой.
Больше всего Бернард Мерритт любил собственность. Долгие годы он приобретал: людей, компании и даже страны или по крайней мере особые в них полномочия. То, что он не мог приобрести, он старался поставить под свой контроль, вынужденный иногда действовать за сценой, натягивая свои нити таким образом, что об их существовании не догадывались даже марионетки. Он был проницателен, тщеславен, обладал интуицией, иногда сентиментален.