Но сейчас все будет обставленно так, как будто со мной разделались навсегда, в назидание тем, кто подумывает о панибратстве с Западом. Дети будут объявлены сиротами, и их могут взять на попечение государства, — Георгий остановился, собрался с духом и, взяв обе руки Бернарда, попросил: — Позаботьтесь о детях. Защитите их, умоляю вас.
Все случилось так неожиданно — даже способность Бернарда моментально схватывать ситуацию не позволила ему сразу же осознать просьбу Георгия. Несколько минут он постоял, размышляя:
— Дмитрий никогда не примет моей защиты.
— Может быть, он будет вынужден ее принять.
— Но ведь ему шестнадцать. Юноша достаточно взрослый для того, чтобы государство оставило его в покое.
— Но Жене только тринадцать. Еще девочка. За ней должен кто-нибудь приглядывать, и она вас обожает.
Бернард вспомнил тот вечер, когда она с жадностью набросилась на еду, ее сверкающие золотисто-рыжие волосы, сияющие жизнью глаза. А когда он подарил ей чулки — такой обыкновенный подарок — как она подбежала его поцеловать!
— Девочка мне нравится, — он осекся, опасение внезапно вырвалось наружу. — Но у меня никогда не было детей и я их не понимаю.
Бернард почувствовал, что Георгий смотрит на него почти с жалостью.
— И все же вы должны сделать все, что можете.
Решение пришло помимо его собственной воли. Бернард не мог припомнить, чтобы с ним случалось такое раньше.
— Вы можете вывезти их из страны, — продолжал Георгий.
— Похитить? — на секунду идея захватила американца. Необычное дело. Вызов. Потом он стал думать о последствиях. — А если вы будете в ссылке дольше, чем рассчитывали? Предположим, год или даже больше.
— Маловероятно.
— А все же если это произойдет?
— Мне больше не к кому обратиться, — просто ответил Георгий. — Иконы начнут поступать в течение недель после моего ареста, если он состоится. На ящиках будет канадский штемпель, и в них упакуют продукты питания и текстиль. Но в каждом будет полое пространство.
— Для иконы?
— Да.
— Лотко — мой пароль?
— Да. Вы получите Георгия Победоносца, Розовую Богоматерь и изумрудный крест.
— Изумрудный крест? — это было больше того, на что он рассчитывал. Этот крест стоил бы на открытом аукционе, по крайней мере, миллион, хотя Бернард и не собирался его продавать.
— За детей. Хотя бы за Женю, — Георгий прошел в кабинет и налил по стопке коньяку. — Пока я буду в ссылке, вас будут вознаграждать за опекунство, — бесстрастно заметил он, подавая напиток. — Сейчас я занимаюсь тем, чтобы вам переправили Киевскую Богородицу.
Рука Бернарда дрожала, когда он потянулся за коньяком. Киевская Богородица, с ее таинственной улыбкой, была Моной Лизой среди русских икон, наиболее ценной из них.
Георгий посмотрел американцу в лицо:
— Я вижу, мое предложение вас заинтересовало, — и поднял стопку с коньяком.
Бернард поднял свою и чокнулся с Георгием:
— Решено.
Вскоре после визита американца, хотя дети об этом и не знали, в доме все стало меняться. Первым заметил это, Дмитрий: отец был расстроен, по ночам слышались его тяжелые шаги, в воздухе витало напряжение. Брат ничего не сказал Жене, чтобы не беспокоить, да и рассказывать было особенно не о чем, но впечатление, что что-то не в порядке, не проходило. Дмитрий чувствовал, что в комнаты просачивается нечто неопределенное, но угрожающее.
Однажды, три недели спустя, Женя вернулась в слезах, потому что родители Мариши запретили ей приходить в гости к дочери. Они поспешно прошептали ей об этом и извинились, говоря, что у них нет выбора.
С того времени и Женя поняла, что в доме что-то не так, и стала бояться ночных кошмаров.
В последнюю неделю ноября их разбудил резкий стук в дверь, треск дерева и крики. Женя выскочила в коридор, Дмитрий и тетя Катя были уже там и стояли, взявшись за руки. Она заметила, что отец одет в костюм, как будто собирался на улицу.
— Оставайтесь на месте, — сурово произнес он. — Что бы ни произошло, оставайтесь на месте.
Дверь подалась и с треком растворилась.
— Георгий Михайлович Сареев? — выкрикнул резкий голос.
— Черт возьми, вы прекрасно знаете, что это я, — закричал он в ответ. — И нечего было ломать дверь, — он начал медленно спускаться по лестнице, держась очень прямо, с военной выправкой.
Когда отец спустился до половины лестницы, сверху его уже не было видно. Только послышался все тот же голос: