Но официант записал их заказ и ни разу не ответил, как обычно говорят русские официанты: «Сегодня нет». Женя попросила выбрать блюдо Бернарда. Ей самой это оказалось не под силу.
— Немного мяса? Хорошо. Мы возьмем филе миньон, — говорил он по-английски официанту. — Как тебе оно нравится, Женя?
— Очень, — вежливо ответила она.
— Нет-нет, — рассмеялся американец. — Как ты больше любишь: прожаренным, полусырым или что-нибудь между.
— Как получится, — ответила Женя. Ресторанную еду нужно было принимать такой, какая она была, как молоко от коровы или плод с дерева.
— Тогда закажем средней прожаренности, — обратился он к официанту. — Будьте добры, список вин.
Женя никогда бы не подумала, что выбор еды и напитков может потребовать столько ответственных решений. Бернард листал перед ней список вин — страницу за страницей в кожаном переплете, а она не понимала, зачем он это делает. Вина есть вина, что в СССР, что во Франции — оттуда отец каждый год получал посылки. Кроме того, в Советском Союзе вина делились на первый, второй и третий сорт. Отец объяснил, что первый — значит приличные, второй — не очень, а третий — едва можно пить.
Бернард заказал нечто, что назвал цифрой 157, и официант удалился, удовлетворенный их заказом. Так, по крайней мере, показалось Жене, потому что он улыбнулся.
— Ну вот, — произнес Бернард и накрыл ладонью ее руку.
Она вопросительно посмотрела на него. Американец повернулся так, чтобы обращаться ко всем троим.
— Все по порядку. Ты знаешь, Женя, — начал он, глядя на Минну, — ты знаешь, что мы с твоим отцом заключили соглашение: я на короткий срок вывожу тебя на Запад, а он в это время решает свои проблемы. Сейчас еще слишком рано строить догадки по поводу даты его освобождения. Боюсь, что никаких конкретных сведений у нас о нем нет, — он говорил так, как будто вел деловые переговоры. — С братом все в порядке. Распоряжение о его выселении и выселении домработницы из дома застряло где-то в бюрократической неразберихе.
— Так он дома? С тетей Катей?
— Сейчас да.
— Но… — она запнулась. Было бы невежливо говорить это, после того как он и Круккаласы так много для нее сделали. Но если Дмитрий и тетя Катя дома…
— С ним все в порядке, — продолжал Бернард. — Будем надеяться, что и отца восстановят в правах или по крайней мере вернут в общество месяцев через шесть. Скажем, через год по самым пессимистическим прогнозам. Нам следовало и на этот случай разработать план.
Он говорил для Круккаласов, а не для нее. И Женя коснулась рукава рубашки американца.
— Я еду домой?
— Что ты имеешь в виду? — с тех пор, как он начал рассказывать о ее семье, Бернард в первый раз посмотрел на Женю. — Нам только-только удалось тебя оттуда вывезти.
— Домой… к Дмитрию.
— С ним все нормально, — повторил он, медленно чеканя слова, как будто разговаривая с глухой. — Но на следующей неделе или завтра положение может измениться. Прав на собственность у него никаких, — он взял обе ее руки. — Я обещал твоему отцу как следует о тебе позаботиться и намерен выполнить свое обещание.
— Так я еду с вами в Америку?
Он резко выпустил ее руки.
— Тебе нельзя. Оформление документов займет много времени. Когда они будут готовы, отец уже потребует тебя назад. Ты еще немного побудешь здесь с моими друзьями, — он вопросительно поднял бровь и посмотрел на Круккаласов.
Олаф кивнул:
— Она хорошая девочка.
— Пусть живет, сколько хочет, — поддакнула Минна. — Я подумываю сделать ее героиней моей книги: крепкая русская девочка приезжает в Финляндию, и тут начинаются удивительные вещи. Конечно, она будет на несколько лет помоложе — поближе к возрасту моих читателей. Пусть ей будет девять…
— А какие удивительные вещи? — спросила Женя. Как всегда, Минна сумела увести ее мысли от реальной жизни в мир грез.
— Волшебство. Будет заставлять печеных человечков ходить и разговаривать, нырять в озеро и выплывать с жемчужинами. Она спасет лошадь от жестоких хозяев, вылечит у птицы крыло, и та снова полетит.
— Мне нравится. А у вашей героини будет мое имя?
— Конечно, — когда Минна улыбалась, ее широкие щеки, казалось, налезали на глаза, кожа розовела, как клубничный крем, и на ней повсюду появлялись морщинки. За улыбкой рождался смех, поначалу звучащий, как отдаленный гром, но постепенно прокатывался по всему ее телу, набирая силу.
— Хорошо, — произнес Бернард. — Я рад, что Женя чувствует у вас себя, как дома. Ваше великодушие заслуживает дополнительного вознаграждения, — последние слова он сказал полушепотом, обращаясь к Олафу. Уши у того покраснели, и он отвернулся от американца.