— Верно, это Кристиана тебе сказала? — продолжал он шутливым тоном. — До чего же она все-таки старомодна! И уж наверняка поведала тебе, что Клеман тоже увивается вокруг малютки и только ждет удобного случая, чтобы сцепиться со мной!.. Нет, не бойся. Я преувеличиваю. Клеман слишком почитает субординацию.
— А знаешь, что он мне однажды сказал, этот Клеман, когда я посоветовал ему не увлекаться и не раздувать счета из гаража?.. Буквально следующее: «Мсье думает, что я вор. А может, есть кое-кто другой, кого следовало бы сначала проверить, прежде чем винить меня…»
— Это он обо мне?
— Конечно!
— А ты… что ты об этом думаешь?
— Ничего.
Максим бросил расческу на полку.
— Ну если так!
Голос его задрожал, стал неузнаваем.
— Они все против меня, хотя должны были бы, казалось… Ладно! Сегодня вечером я уеду.
— Ну что ты! — испугался Эрмантье. — Я только прошу тебя утихомириться. Оставь ты эту девчонку. Подлечись. Я чувствую, что ты тоже очень болен.
— Это мое дело, — бросил Максим, внезапно выйдя из себя. — Я — вор! Вот так история. Бедный старик, если бы ты только знал то, что знаю я…
Приступ кашля согнул его пополам, и снова в стакан полилась вода.
— Ришар! — послышался со двора голос Кристианы. — Ришар!.. Можно к тебе? Только что приходил почтальон.
Максим в ярости поставил стакан на раковину.
— До вечера, — буркнул он.
— Останься! — крикнул Эрмантье. — Приказываю тебе остаться. Идиот!
Дверь в комнату захлопнулась. Эрмантье не шелохнулся. Максим? Приступ гнева. И ничего более. Он не уедет. Куда ему деваться с тридцатью пятью тысячами франков? Слова, все это одни слова. «До чего же я с ними устал, — подумал он. — Боже, до чего я устал». Он чувствовал внутри какую-то пустоту, такие же ощущения испытывает, верно, мертвое, сухое дерево. Жизнь его не имела больше ни веса, ни содержания. Каждое столкновение с реальным миром, их миром, все больше расстраивало его, лишало уверенности. Взять хотя бы эту розетку… Мелочь по сравнению со всем прочим… И все-таки, несмотря ни на что, розетка эта не давала ему покоя… Почему она была слева? Ну а почему бы ей не быть слева?..
В комнату вошла Кристиана.
— Вы поссорились с Максимом? — сказала она. — Я видела, как он уходил разъяренный.
— Нет-нет… Пустяки.
— Вы поговорили с ним о… Марселине? Все улажено?
— Почти что.
— Почти? Я не узнаю вас, Ришар.
Он с трудом встал.
— А письма? От кого они?
— Одно от Жильберты, другое от ее жениха. В Лионе вроде страшная жара.
— Вот как? Почту по-прежнему разносит папаша Курийо?
— Да! Он сказал, что зайдет как-нибудь утром навестить вас.
— Это не к спеху. Смотреть на такого красавца, как я! Кристиана, вы забыли сказать мне, что в доме работал Агостини.
— Возможно… Я наверняка забыла и много чего другого.
— Он прислал счет?
— Нет еще. Я могу попросить его прислать.
— Не надо… Клеман здесь?
— Конечно.
— Мне хотелось бы прогуляться… Вам не нужна машина?
Почувствовав, что она заколебалась, он добавил:
— Если у вас есть дела, не стесняйтесь. Я могу подождать, времени у меня достаточно.
— Вы не хотите, чтобы я поехала с вами? — спросила Кристиана с какой-то робостью.
— Хочу, — прошептал Эрмантье. — Я даже думаю, мне это будет приятно.
— Тогда едем сейчас, пока не так много народу.
Последняя фраза вырвалась у нее невольно. Она не решилась поправиться, и оба они умолкли, слушая жужжание огромной мухи, заблудившейся в складках штор. Эрмантье машинально потрогал шрамы под очками.
— Я скоро, — сказал он. — Встретимся внизу.
Они были чужими друг другу более, чем когда-либо. Эрмантье в первый раз подумал, что, если ему не суждено вернуться в Лион к концу сезона отпусков, он предпочел бы остаться в поместье один. Наверняка найдется какая-нибудь женщина из местных, чтобы готовить и заниматься хозяйством. Ибо в конце-то концов не исключено, что на него страшно смотреть. Блеш дрогнул тогда, во время их последней встречи; что же касается старой Бланш, то, когда он попросил ее вернуться, она ответила: «Нет… Теперь уже нет». А эти их недомолвки, намеки и та манера, которую они усвоили: брать вроде как бы разбег, прежде чем обратиться к нему! В таком случае, на заводе с еще большим основанием… Эрмантье застыл на мгновение перед зеркалом, затем, опустив голову, вышел из комнаты. В коридоре он снова остановился, вслушиваясь в молчание дома. Уродство всегда казалось ему достойным презрения. Он был уродом. И даже хуже чем уродом! Инвалидом. Такого следовало прятать. Но в этом, уж конечно, никто не признается. Будут и дальше лгать. Так что ему никогда не узнать, действительно ли…