— Вы здесь, Клеман?
— Да, мсье… Слышите, вода льется.
Выходит, с ним никогда нельзя поговорить, вечно он со шлангом в руках.
— Подойдите сюда, Клеман.
— Хорошо, мсье.
Послышался скрип его башмаков. От него пахло потом, намокшей одеждой.
— Я узнал о том, что произошло этой ночью, — сказал Эрмантье.
— А!
Тот же испуг в голосе, что у Юбера.
— Прошу вас извинить моего брата, — прошептал Эрмантье.
Извинения — не его стихия. К тому же он вовсе не сердился на Максима за то… Словом, Клеману следовало самому расстараться, чтобы не потерять Марселину.
— И вы, со своей стороны, не забывайте, что брат мой не совсем здоров… Поэтому он вернется.
— Мсье Максим вернется? — переспросил Клеман с недоверием. С недоверием и, может быть, даже с вызовом.
— Вас это удивляет?
— Да, удивляет… после того, что произошло.
— А между тем это так. И мне хотелось бы… Слышите, Клеман, мне хотелось бы, чтобы сцены, подобные вчерашней, больше не повторялись.
— Пускай мсье не беспокоится…
Клеман фальшивил, ужасно фальшивил. Он прикидывался дурачком и, казалось, находил в этом определенное удовольствие.
— Ладно, — прервал его Эрмантье. — Я прослежу, чтобы каждый знал свое место. Вы свободны.
— Хорошо, мсье.
Этот голос, желавший засвидетельствовать нижайшее почтение, не мог скрыть тайного ликования. Гнусный тип! Он был бы, конечно, рад отдубасить Максима, потому что Максим — это в какой-то мере сам Эрмантье. «Я не нуждаюсь в том, чтобы меня любили!» — думал Эрмантье, направляясь к воротам. Гвоздики благоухали. Воздух гудел от жужжания насекомых. Персиковое дерево, должно быть, облепили осы. Эрмантье вцепился пальцами в железные прутья ворот. Они были горячими. Ему вдруг захотелось выйти за ограду и зашагать меж выгоревших косогоров по направлению к деревне. Но он не осмеливался повернуть железную ручку из-за Клемана, который мог услыхать и посмеяться над ним втихомолку. И все-таки! Выбраться отсюда! Оставить семью, работу, а заодно распроститься и с презренным страхом, который отныне будет преследовать его каждую ночь… Его ли это вина, что он стал трусом?
Он повернул назад. Счастье, что есть Максим. Ему нестерпимо захотелось как можно скорее заполучить его. Вновь встретиться с Максимом! Даже если тот попросит много денег. Зато взамен брат принесет ему успокоение и обеспечит безопасность. Пока Максим будет здесь, с ним ничего не случится. Эрмантье вернулся в дом и позвал Марселину.
— Приготовьте комнату рядом с моей. Отныне мой брат будет жить там.
Ну что там еще? Что он сказал такого удивительного? Почему она не отвечает и вообще не подает признаков жизни? Он чувствовал, что она окаменела, стоя перед ним.
— В чем дело, Марселина? Ступайте. Вы слышали, что я сказал?
— Да, мсье.
Она с трудом выдавливала из себя слова, голос ее дрожал.
— Из своей комнаты я смогу следить за ним. Ему надо быть благоразумным.
— Да, мсье.
— Что такое? Вы плачете? Марселина! Вернитесь!
Но она уже исчезла на лестнице. Стало быть, она искренне любила Максима! В конце концов, он, возможно, напрасно плохо думал о ней. В свою очередь, он тоже поднялся по ступенькам. Аромат гвоздик и роз проник даже сюда, в коридор. Он вошел к себе в комнату, подвинул кресло к окну и закурил сигарету. Измученный бессонной ночью, он незаметно заснул, и глазам его привидились восхитительные сны. Он не слышал, как вернулся «бьюик». Не слыхал ни шепота на первом этаже, ни шагов на лестнице. Кристиане пришлось несколько раз постучать к нему в дверь. И тогда краски поблекли под его веками, силуэты растаяли, вернулась тьма, и он проснулся с тяжелой головой, чувствуя себя неуверенно и не сознавая полностью, где находится.
— Это я, Кристиана.
Он тут же вскочил.
— Входите же, Бога ради. Где он?
Эрмантье сразу все понял и тяжело опустился в кресло.
— Он уехал, — сказала Кристиана. — Мы приехали слишком поздно.
— Был поезд?
— Да, парижский… Юбер на всякий случай отправил ему телеграмму в Лион, как будто бы от вас: «Все улажено. Возвращайся. Целую».