В конце того же года в Лейпциге вышел первый номер «Искры». Когда газета попала в Россию, получила ее и Ольга Афанасьевна Варенцова. В то время она жила в Воронеже. Кончался срок надзора, надо было думать, куда уезжать. Ее тянуло на родину, в Иваново-Вознесенск. В центральных губерниях было много рабочих кружков, но все они действовали разрозненно. Там, в Воронеже, появилась мысль объединить их в одну организацию. Назвали ее «Северным рабочим союзом».
Ольга Афанасьевна под именем Марьи Ивановны приехала в Ярославль. Работать здесь оказалось неожиданно трудно. Можно было легко найти конспиративную квартиру, интеллигенция охотно помогала средствами, но зато сыск был организован на славу: местные социал-демократы находились под бдительным надзором полиции.
Ей все-таки удалось наладить связь с рабочими крупных предприятий. А когда была приобретена типография, в городе стали появляться листовки. Сообщения из Ярославля Ольга Афанасьевна регулярно отправляла в «Искру». Туда же на просмотр Ленину была послана программа «Северного союза». Ответ Варенцова ждала со дня на день. Надо думать, как обрадовало ее известие о приезде человека. И чем больше она размышляла о встрече с ним, тем необоснованнее казались подозрения старого аптекаря.
Думая обо всем этом, она все же собирала документы и книги, которые при внезапном обыске могли заинтересовать полицию. Пусть тревога окажется напрасной, но лучше быть ко всему готовой.
В половине третьего (она невольно взглянула на часы) послышался стук в наружную дверь, по лестнице затопали сапоги. Застигнутая врасплох, она вдруг заметалась, подыскивая место для связки книг. И только молодые голоса и смех в прихожей остановили ее. Ольга Афанасьевна бессильно опустилась на стул.
— Пришел Мироныч, Марья Ивановна, — окликнул ее аптекарь.
Она взглянула в зеркало. Лицо было бледно, губы подрагивали. Сказывалось напряжение последних месяцев.
— Пусть идет сюда.
Вошла Машенька, тоненькая высокая девушка, племянница старого аптекаря. В руке маленький букетик ландышей, а уже за нею Мироныч — плечистый, голубоглазый. Были оживлены, успели загореть на весеннем солнце. Поглядывая друг на друга, с трудом сдерживались, чтобы не смеяться, не озорничать. Трудней всего было сохранять серьезность Машеньке. Едва взглядывала на Мироныча, как лицо начинало пунцоветь, хорошенький ротик независимо от ее воли раскрывался в улыбке. Рассеянно теребила пальцами газовый шарф, который прикрывал красивую белую шею.
— Случилось что? — вдруг спросил Мироныч.
— Голова побаливает. — Ольга Афанасьевна провела рукой по глазам. — С Петром Андреевичем немного повздорили… Откуда вы такие веселые?
— Из лицея. Наслушались речей… Чего вам было делить?
— Да так, из-за пустяка не поладили… Какую шутку выкинули лицеисты на этот раз? Опять писали протест?
— Было и это.
Мироныч положил большие руки на стол, участливо посматривая на Ольгу Афанасьевну, стал рассказывать.
Сегодня в актовом зале собрались студенты и преподаватели лицея. Инспектор Половцев уговаривал приступить к занятиям. Говорил, что у некоторых африканских племен есть странный обычай: обиженный убивает себя перед домом обидчика. Считает, что мстит ему: обидчик, мол, теперь всю жизнь будет чувствовать угрызения совести. Хорошо, если у того есть совесть… Студенты, бросив учиться, уподобились обиженному мстителю, они убивают самих себя, так как знания нужны не кому-нибудь, а им самим. Эта образная речь инспектора вызвала оживление. Выходило, что у правительства нет совести.
В выступлениях других наставников чувствовалось понимание студентов.
Профессор Шмидт рассказывал о нелепом положении преподавателей:
— Если ты человек без дарования и делаешь худо свое дело — тебя выгоняют за неспособность, если ты человек с дарованием и делаешь свое дело хорошо — тебя выгоняют за то, что ты человек способный, следовательно — опасный. Наука бледнеет и прячется, невежество возводится в систему.
Лицеисты качали профессора и кричали: «Браво, Шмидт».
Под конец вспомнили ненавистного профессора Гурлянда, который после студенческого бойкота был уволен из лицея и сейчас служил в Тверской земской управе. Составили телеграмму Гурлянду: