— Пойдем к директору, засвидетельствуем, так сказать: мы готовы, но…
«Конечно же, к директору! — подумал Лихачев. — Как сам не догадался!»
— У вас золотая голова, Серафим Евстигнеевич, — польстил он табельщику.
— Обыкновенная-с, — отказался от излишней чести Егорычев.
У входа в училище слышалась ругань.
— Не пропустим. Нечего делать.
— Как сказать! Такой же человек…
— Ты городовой — не человек. Проваливай, пока не накостыляли.
— А вы мне не грозите. Я жаловаться иду.
— Хо, кто тебя слушать будет!
В училище рвался городовой Бабкин. Артем и Егор Дерин его не пускали.
Однако сладить с напористым Бабкиным было не так просто, шаг за шагом он продвигался к двери. И ребятам пришлось пойти на уступку.
— Сходи, Артем, позови кого-нибудь из наших, — сказал Егор. — А я за ним посмотрю…
— И смотреть нечего. Не убегу, пока не повидаю Крутова.
Бабкин, устав от борьбы, поуспокоился, полез за кисетом.
Редкие кошачьи усы его обиженно вздрагивали.
— Порядок блюсти по-умному не каждому дано, — втолковывал он Егору. — Допустим, ты приставлен к околотку, обходишь его и видишь — собирается толпа, шумит. Что ты, толкаться начнешь? Нет. Ты подходишь и вежливо: «Разойди-и-сь! Не полагается!»
— Навидались мы вашей вежливости, до сих пор загорбки побаливают, — насмешливо сказал Егор.
— Что ты сейчас должен был сделать, — не отвечая на слова парня, продолжал Бабкин. — Спросить прежде, по какому делу иду. А потом и решать, пускать меня или не пускать. А ты толкаться начал, кричать…
— Еще и поколотить бы надо. Тебе русским языком было сказано: не лезь, не пустим.
— Да как же ты не пустишь, когда я по делу иду?
— Иди к Цыбакину со своими делами.
— Ты меня Цыбакиным не попрекай, — рассерженно объявил Бабкин. — Он мне не кум и не сват, гостеваться с ним не приходится.
Артем привел отца. Федор, придерживая перевязанную руку, пристально смотрел на городового.
— Чего у тебя? — не очень приветливо спросил он.
— Чего — это разговор особый, — со спокойной уверенностью ответил Бабкин, хитрил глазами. — Ты прежде скажи им, чтобы они меня не задерживали, пропускали, когда иду. Я ведь тебя пропускал… Ну хотя бы, когда ты из каморок со студентом выходил. В фартуке тот студент…
— Так, — мрачно перебил его Федор. — Услуга за услугу. Поторговаться пришел. Ну, говори, что тебе нужно?
— Значит, не пустишь, на холодке будем говорить, — сказал Бабкин и сердито насупился.
Федор отступил от двери, показал здоровой рукой:
— Проходи, только долго говорить мне с тобой не о чем.
— Раз так, я и отсюда, — отказался Бабкин. — С жалобой на твоих дружинников. Митрохины два брата — Серега и Колька — оружие мое забрали. Вели отдать. Сам знаешь, вреда я не делал. А мне за оружие суд грозит. Семья все-таки, ребята. Войди в положение.
— Не у одного у тебя забрали. Дело обычное.
— Обычное-то оно обычное, да ведь как начальство посмотрит.
— Повышения, конечно, не получишь, а выгонят из полиции — беды большой нет. На фабрику пойдешь, туда с радостью возьмут.
— Смеешься! Мне каково…
— Не могу, — решительно сказал Федор. Оружие отбирается по решению стачечного комитета.
— Что же мне делать? Посоветуй.
— Уходи из полиции.
— Нет.
— На нет и суда нет. До свидания.
Федор ушел, а Бабкин все еще топтался у входа, медлил. Егор тронул его.
— Слышал, что сказали? Двигай.
— Но, но, не очень-то, — заерепенился Бабкин. — Взяли волю.
— Силу почуяли, вот и взяли, — отрезал Егор.
— Посмотрим еще, чья сила-то наверху будет, — с угрозой сказал Бабкин.
Федор вернулся в училище, где на сцене в отгороженном углу сидели за столом Алексей Подосенов и Маркел Калинин. Маркел сумрачно дымил цигаркой, мял в кулаке черную с проседью бороду. Он только что пришел из лабаза — вместе с приказчиком подсчитывал оставшиеся запасы продовольствия. При самой строгой экономии муки и круп хватит всего дня на три, картофеля и того меньше, а у лабаза и сейчас стоит длинная очередь изголодавшихся людей. Денег ни у кого нет, все давно получают по заборным книжкам в долг. Имеющуюся в кассе лабаза сумму можно было пустить на закупку продуктов, но приказчик ни в какую не соглашается, требует распоряжения директора.
— Пиши приказчику бумагу, — сказал Федор Подосенову. — Ослушается, деньги заберем силой, а его будем судить на народе. Так и укажи.
Подосенов взял чистый лист, осторожно обмакнул перо в чернильнице, наморщил лоб, задумался — нелегко давалось ему сочинение разных бумаг.