Ладно, мне идти до конца, в кабинет начальника производства — Виктора Викторовича. С ним связана ещё одна интересная история, которую я слышала. Десять лет назад женщине, торговавшей при храме крестиками, надоело закупать их в мастерских, где ругаются матом. Она получила благословение на создание собственной мастерской и попросила прихожан нарисовать котиков, чтобы выявить способных и отправить учиться. Два котика ей понравились — Дашин и Витин. Сейчас та женщина — генеральный директор, Даша — главный художник, а Витя — это Виктор Викторович, в кабинет которого я стучусь.
Никто не открывает. Оказалось, Виктор Викторович стоял в этот момент за моей спиной. Высокий, широкий в плечах мужчина с аккуратной рыжей щетиной. Мы знакомимся. Я провожу в его кабинете пять минут: он даёт мне новых изделий на фото, мы говорим про сайт, я отмечаю, как красиво и в полном порядке развешаны инструменты у него на стене, он отвечает: «Спасибо». Вот и всё. Выхожу из кабинета. Встаю у двери и не могу понять, что это было.
Обычный мужчина, но не похож на обычных мужчин. Говорил просто и прямо, но у меня осталось тёплое чувство, как будто я маленький ребёнок и меня назвали хорошей.
Иду обратно по коридору и смотрю под ноги. Может, он просто нормальный? Однажды писатель Лимонов сказал моему другу: «Юноша, если вы хотите стать настоящим писателем, то вам нужно обязательно побывать в трёх местах: в тюрьме, в психбольнице и на войне». Я бы ответила Лимонову, да жаль, меня там не было, я ж не хожу на митинги, — так вот, я бы спросила: «А можно мне нормального человека посмотреть? Я знаю, куда заводят крайности. А куда приводят сильная воля и чистый разум?» И сейчас я как будто наконец посмотрела.
Возвращаюсь по лестнице наверх в свою канареечную ферму (только так я называю розничный отдел) и даже думаю, что, будь у меня такой муж, я бы никого не искала. Потом, конечно, смеюсь над собой: «Ха, это ты-то, да тебе бы через две недели надоело, у тебя третий взрослый разряд по изменам». Я шагаю, каблуками прибивая к ступенькам слова. Нет. В этом. Просто. Не было бы. Необходимости. Останавливаюсь на последней. Такие мысли, если честно, посещают меня впервые. И я совсем не влюбилась в него, а как будто открыла новый вид людей.
Когда я возвращаюсь на своё место, Ксюша уже собирается «уезжать в поля». Напоследок она берёт со стола листок и обращается ко мне:
— Надя, — она повадилась задавать всем вокруг вопросы из теста, по которому собеседуют продавцов, — где находятся мощи пророка Илии?
И хихикает. Я даже особо не думаю:
— В Москве?
Все смеются от души. Оказывается, вопрос с подковыркой, ответить на него невозможно: считается, что пророк был взят на Небо живым в огненной колеснице (не верите? Я тоже), соответственно, и мощей его нет.
— И что будет с продавцом, если он не ответит?
— Его не возьмут, — говорит Ксюша.
— Я уже здесь.
— А, кстати, — уже в дверях Ксюша вспоминает и подходит ко мне. — Как ты? Начала в храм бесплатно ходить?
— Нет, я думаю, не стоит идти туда на спор.
— Почему?
— Бог дал нам свободу воли, — соображаю я, — и нужно сначала решить для себя, следовать тому, как он предлагает жить, или не следовать.
— Это правильно, — соглашается Ксюша, — Ты молодец. Но денег ты мне всё равно должна.
С этими словами и хитрой улыбкой она уходит.
— Тысяча рублей, — раздаётся протяжно из-за двери.
Спускаюсь в трапезную на второй этаж — здесь ничего не продают, просто место, где все едят то, что приносят с собой. У меня вот сегодня буррито с курицей.
Небольшая продолговатая комната с длинным столом, светлыми старыми обоями и лакированным зеркальным буфетом. Холодильник, микроволновка. В углу у окна светит лампадка перед иконами, пахнет ладаном. Здесь же проходит молебен дважды в день — в начале рабочего дня и в конце. Однажды я случайно зашла на него ранним утром — было человек восемь и гендиректор. Она стояла у окна, в сторонке возле иконы, и тихо плакала.
Раньше на этом ветхом советском заводе работали от звонка до звонка, а теперь — от молитвы до молитвы. Вообще, первый раз собираясь в Мытищи, я боялась именно этого молебна. Краем уха я слышала о нём в офисе на набережной и представляла, что нас будут строить в ряд и бить линейкой тех, кто недостаточно громко молится. Или что меня встретят словами «покайся, грешница». Недавно я узнала, что «грех» значит «промах». А если я никуда не целилась, то и промахнуться не промахнусь — вопросов быть не должно. Это меня немного расслабило. Но в трапезную я всё равно напрягалась ходить. Звала Ксюшу с собой, но она в разъездах. Поэтому я хитрила и ходила на обед до обеда, пока там было пусто, чтобы некому было спрашивать, почему я не молюсь и не крещусь перед едой.