Я промолчала и после паузы, уже медленнее начала:
— Я вижу. Не ради «правильности» они так живут. Тут что-то другое.
— Уверена, ты ошибаешься.
— Ты просто не понимаешь. Нет, правда, ты думаешь, я тебе завтраки делаю потому, что это правильно? А шнурки завязывала, когда ты плечи простудила, потому что это правильно? Нет! Потому что я тебя люблю!
Возникла пауза. Вошёл Глеб.
— Я не помешал?
Ставлю косарь, что он подслушивал под дверью. «Уйди, сейчас не до тебя», — хочу сказать я, но…
— Нет, всё нормально.
— Ты правда думаешь, что мне нужно удалить этот пост? — наконец отмирает Соня.
— Просто не нужно их ненавидеть, не зная. Я думаю, в чём-то они могут быть правы: не все, не во всём, но я так думаю. Это не значит, что дальше я буду говорить на церковнославянском.
Глеб понял, что сексом не пахнет, и ушёл.
— Ладно, — сказала Соня, — думай как хочешь. Я всё равно не удалю этот пост. Мы им со всеми атеистическими группами обменялись.
Ночь. Я разглядываю тени на потолке. Вспоминаю, как мы с Соней первый раз ночевали в нашей квартире. Лежали и смотрели в окно на ночные небоскрёбы. Мы только переехали из Питера, и у нас ещё нет штор. Она рассказывает, как в детстве плавала в Чёрном море. В бухту заходил круизный корабль. Она нырнула и увидела его под ватерлинией. Корабль дал гудок, под водой он звучит иначе. Тот корабль напомнил ей эти небоскрёбы. Нечто огромное, тёмное, несоразмерное человеку.
Поворачиваюсь на бок. Вспоминаю, откуда я помню эту девушку — Риту. Ребята разъехались, с нами осталась только она. Рита уснула на диване, и мы с Соней не стали её будить. Просто легли вокруг на свободное пространство дивана.
Да, точно, я видела Риту на той вечеринке. Мы тогда ещё жили в Питере. В тот вечер я решила переехать с Соней в Москву. Это было новоселье её друзей. Несколько парней и девушек, из творческих. Кухня. Темнота за окном. Мы с Соней давно не виделись и проболтали весь вечер вдвоём. Так ни на кого не обратили внимания. Ближе к утру все разошлись по комнатам. Мы оказались в комнате с рыжеволосой девушкой, актрисой. Поболтали ещё немного, уже втроём. Девушка вышла на пару минут.
— Рита беременна.
Я не сразу поняла, что речь о той Рите, с которой мы говорили.
— От парня, он драматург, пишет пьесы. Не из России и редко бывает здесь.
— А что же они… это?..
— Да, говорит, не до того было.
Я дотянулась до своего вина.
— И что она думает делать?
— Нашла каких-то людей в Европе, уже договорилась. Родит и продаст им.
— А отец ребёнка?
— Да ему… — она помотала головой.
Я глотнула вина. Сладко. Помолчали немного. Рита вернулась. Собрались ложиться.
Я проснулась в 5:30 утра. Опять эти алкоголические зорьки. Скрипнула диваном, рядом ни шороха, ритм дыханий прежний — хорошо. Посмотрела на Риту, посчитала в уме, сколько месяцев прошло, — видимо, всё решилось проще. Подошла к окну, долго смотрела на снег и спящие строительные краны. Нашарила бутылку в подоле занавески и плеснула в рот полглотка. Поставила обратно. Обычно в эти моменты ко мне приходят гениальные мысли, а сейчас пришли странные и не мысли, а образы. Интересное существо человек. Вырастает из ростка огромное дерево, в своё время цветёт, в своё время даёт плоды. И с огромного дерева человек срывает только сладкий плод. И ради этого плода живёт. А всё остальное ему лишнее.
Глава 16
Если Бог — это любовь, то почему любить бывает так больно? Если мы созданы для любви, то почему от неё так много страданий?
— Дамы, а пойдёмте в кальянную? — предложил Федя вчера вечером. Юля и Сабина согласились.
Вообще, я пощусь. Мне нельзя кальян. А впрочем, мне и сигарет нельзя было, но я же выкуриваю в день полпачки. Так что давайте сюда кальян. И мы оказываемся в довольно неплохой полуподпольной мытищинской кальянной.
— А поехали ко мне, устроим глинтвейн-пати, — предлагает Сабина, когда от кальяна остаются угли.
Я отказываюсь и шантажирую Федю спором. И на девочек наезжаю, мол, развращают наши нравы.
— Разве ты не знаешь? — говорит Юля. — Чтобы болезнь прошла, она должна дойти до высшей точки. А грех — это болезнь.
— Это будет разврат во спасение, — подбрасывает аргумент Сабина и добавляет: — У меня есть караоке.
Я люблю разврат во спасение, поэтому мы едем. Как говорит один мой друг-диалектолог, «сгорел сарай — гори и хата».
И вот мы едем на автобусе куда-то очень далеко, в единственный дом на отшибе в лесу, возле санатория со знакомым названием «ИТАР-ТАСС». И я говорю: