Он захочет в туалет, поищет, увидит железную стрелку.
Перед лестницей вниз трое молодых людей, и самый ухмылистый отвесит ему шутовской поклон: «Там, сударь, занято!» Но Принцу невтерпёж: спустится, еле влезая боками в узкий проход, толкнёт, надавит на дубовую дверь и войдёт в обклеенный до лохмотьев гальюн. Никого тут нет, зачем врать?
Стены в черепах, реклама бриолина и рома, рок-постеры, голые девицы, «бьюики» и «мустанги», которых он никогда не знал, здесь и пикантные надписи, и грубый юмор, в тон барной атмосфере, и даже диснеевская злая королева, что на хулиганском коллаже снюхивает с волшебного зеркала кокаин. С одной туалетной стены обои сорваны. Штукатурка сошла, под ней треснувшая кирпичная кладка, сквозь которую пробиваются комья земли и глины.
Бардак, одним словом.
Принц шарит в брюках. Удивляется: осколок кварцевого гроба, гномьей поделки, всё ещё при нём. Неужели аппарат принял за безделушку? Тем лучше: чужое имущество оставим в целости.
В туалетном зеркале над раковиной он не может разглядеть своё лицо целиком, лишь набор знаков: знак усталости, знак отсутствия, знак глаз, знак рта. Носитель?..
— Нет, — говорит он с нажимом туда, за амальгаму. — Это я. Вот это — я.
И тогда клеймо аппарата меркнет, вдавливается в бумажную ткань мира закона и рвёт её. Гербовная мандала падает в прореху, в ничто. На месте старого клейма образуется чёрная дыра. Только теперь он знает, как её заполнить.
Капля крови никогда и не была знаком.
Она — дыра в мире, где на всё якобы есть право.
— И я могу.
Надо кое-что сделать; собираясь с мыслями, он достаёт паспорт, под обложкой спрятано семейное фото. До того как старший стал наглым леваком, а дочь выучила таблицу умножения; жена тогда ещё видела его лишь добродушным тормозом, который любит скучную работу, выпить и поспать, и это чертовски мило. Четверо улыбаются. Нужно им черкнуть пару слов. Раньше он был едва ли человеком и не мог им объяснить.
Сочиняет суконную глупость на обороте фотографии, завершая: «с уважением, Ваш». Кладёт паспорт на раковину, рядом — служебный пропуск и водительские права.
У него получается воткнуть осколок в жирную шею и ещё повозюкать.
Оседает, растекается по чёрному кафелю. Ждёт. Ну ты и вылупил зенки, — подначивает сам себя в зеркале, — стучи аппарату, пока не поздно, сигналь, раз ты носитель… На всех уровнях зрения темнеет. Но напоследок он успевает разглядеть то, чего никак не мог предусмотреть.
Опять непорядок, Принц.
Вываливая рыжие комки и разбитую кладку, гном лезет из разбитой стены. В земной тверди чёртов гном перемещается как рыба в воде. Он не знает границ.
Заполняет собой гальюн.
Тянет чудовищную руку к Принцу, тянет, и остаётся только отбрыкиваться, забиваясь в угол, но в опаловых глазах стража есть только — злоба? приговор? боль?.. — и рука его всё-таки дотягивается, запечатывая рану. На каменном носу этого пузана птичий помёт. Мох стелется с плеча на грудь — обрывком кольчуги, — и морской воздух веет из ощеренного рта. Страж сделан в недрах, землёю из земли, вытесан трудом и весельем, и, хватая человека за горло, он обращается на языке, который есть жизнь.
Как тебе? — давит корявая рука.
Красиво.
Не то слово, — поднимает его, — нам пора.
Куда? — захлёбывается Принц, щурится, щурится по привычке, но по ту сторону света он находит только свет, тёплый и объёмный, — не белизна, не условность, и почему-то нестерпимо хочется чихать. И вправду чихает. Хоть и брызжет кровью на костюм, а всё-таки становится легче.
Принц оглядывается на документы у зеркала, не замечая, как странно теперь отражается сам, но его тянут дальше, мол, не надо. Туда ведь без документов и без печатей берут.
А! и это привычка, — отмахивается Принц с красною улыбкой, — там избавлюсь, верно?..
Там — на новой работе.
Уборка на раз-два
Чистое не становится хуже, если иногда им займутся люди плохие; вообще же оно удел хороших…
Линду я никогда не любил, ну нет во мне родственных чувств. Я человек холодный.
Но за Линдой я всегда убирал.
Это как бы возмещение. Обычно бывает так, брат в семье — свинюга. Он ведь мужик. А женский пол за ним стирает, ему штопает, для него готовит. Но в нашей семье повелось иначе. И это не потому, что я, например, аккуратнее или интеллигентнее Линды. Нет, она вообще-то на культуролога учится. А я слесарь-ремонтник третьего разряда. У меня роба должна пахнуть, как если бы в ней десятого сварщика хоронили. Тем не менее! Инструментарий обезжирен, рабочее место по уставу; мой уголок даже тэбэшники фоткали как эталон для стенгазеты. Дома я тоже чистюля.