Вот мозги у неё есть, но пока ничего путного не творит.
В ту самую беспросветную осень Линда была сама не своя. Мать уволилась, чтоб ухаживать. Я за три месяца пару раз побывал в детской Линды: когда надо было что-то тяжёлое принести или починить. Единственное время в жизни сестры, когда была чистота. Или пустота? Она выбросила свои детские игрушки. Среди них был шикарный советский набор, который переходил в семье от поколения к поколению: целлулоидные дочки-матери с пугающими пупсами, которые аж лоснились. Миниатюрные домики, коляски, погремушки. Линда маленькой им меняла одёжку, пыталась что-то кроить.
Выкинула к чёрту. Чистые полки.
Пока болела — полки обросли книгами. Дополнительный стеллаж собирал я, потому что читала она очень много.
Сначала была подростковая муйня вроде Паланика и два метра оранжевых книг «альтернативы», а потом: Сартр, Бодрийяр, Лакан, Бурдьё, Фуко — звучит, словно то не люди, а десерты высокой кухни. Потом выкинула их и влипла в Камиллу Палью. В этот период Линда объявила себя феминисткой, только особенной, воспевающей не феминизм жертвы, а феминизм удовольствия, «феминизм за, а не против».
Это всё, что я помню, потому что она чересчур умничала.
Книги она заказывала в Сети. Мне в её приобретениях больше нравился картон, в котором книги привозили. Кстати, о картоне: на лоджии скопилась упаковка, которую надо перебрать и выбросить, это раз, лоджию тоже вымыть, там искусственная трава на полу, её пылесос не берёт, это два. Я сходил за ведром, люблю металл, он чист, легко оттирается от грязи. Меня чаще всего металл и окружает, это у Линды всё — книжки, кожаные шмотки и вещицы, пластиковые гаджеты…
Как там в поговорке? Где хрупко — там и пачкается.
Я прошёл через гостиную и увидел на стене, как Вандербой препарирует бритоголового нацика в гараже.
— Ты глянь, глянь, — улыбаясь, сказала Линда.
Только радости в её оскале не бывало.
Трикстер пересаживал сибирскому нацисту сердце негра. Пациент не мог похвастаться координацией — раз, а также мечтал бить слэм-данк на баскетбольной площадке — два. Так вот, увы, мечты исполняются, только теперь парень заодно полюбил мешковатую одежду и хип-хоп.
— Это ох… — сказала Линда, — я люблю его.
— А меня? — приторно улыбнулся утырок, и хоть она положила руку ему на грудь, взгляд её так и прилип к стене.
Выключить бы…
Мне не нравилось, что провода пришлось пустить по потолку из-за проектора. Мало того, что торчало питание, так ещё и ветвились кабели на акустику. И это полбеды, ведь приходилось занавешивать днём окна. Часто менять ему лампы, ведь Линда постоянно что-то смотрит. Лучше уж телик; для проектора надо быть конченым киноманом.
В начале третьего сезона Вандербой вывел вирус, убивающий нечистых на руку чиновников. Тяжесть болезни зависела от суммы взятки. Потом он распиливал звёзд шоу-бизнеса, а на самом деле пилил вкусы толпы, и по отдельности эта дрянь была отвратительна, а в комплексе она становилась респектабельным и пошлым мероприятием вроде «Голубого огонька».
Вандербой был киллером, который давил тачкой своих жертв, потому что за наезд в суде дают куда меньший срок, чем за огнестрел. Вандербой запретил домогателям, оснащённым властью, иметь отношения с женщинами на стороне, и те хитрецы принимали образ быков, козлов или демонов, чтобы получить допуск к женскому ложу. (Линда заметила, что их решения «весьма древнеэллинские».) Чего только не сделаешь на измене!
Я опрокинул ещё по две. Ребристые стопки приятно холодили пальцы.
Затем принялся за ступени лестницы, ведущей на второй этаж.
Здесь был керамогранит. Штука основательная, мало вытереть тряпкой. Когда Линда тащила еду в спальню наверх, то всегда роняла бутеры с кремом или сёмгой, лила газировку, вообще она частенько липла к полу, хотя в том заключалась особенность её ног. Уняв уже своё чистоплюйство (я умаялся), запустил «ай-робота». Пусть второй этаж останется за машиной. Чёрт с ней, с влажной уборкой…
— …поиметь систему, — донеслось с дивана. — Именно такая фантазия даёт тебе возможность поиметь систему. Через грязь освободиться от оков…
— А смысл? — откликнулся я, возвращаясь в гостиную. — Поиметь — это злодейство. От злодейства не бывает проку.