Неизменная благодарность за поддержку учредителям премии — южнокорейской группе компаний «ЛОТТЕ» в России, Литературному институту им. А. М. Горького, Российскому книжному союзу, «Российской газете», «Литературной газете», Ассоциации литературно-художественных журналов (тоже, кстати, шесть!!!) и всем литераторам, критикам, издателям, библиотекарям, переводчикам за дружеское участие и поддержку, всем, кому небезразлично будущее отечественной словесности.
Бессмысленная жажда чуда
Как однажды заметил Саша Соколов, «главная проблема русской литературы в том, что в своё время она пошла не за Пушкиным, а за Ариной Родионовной». Думаю, как финалисты, так и победители премии «Лицей» в этом году если не опровергают, то уточняют Соколова. Они выбрали третий путь: идти по следу и Пушкина, и его няни.
Действительно, в последние годы фольклорность, сказовая манера стали обязательными атрибутами литературных лонгов и шортов молодых писателей. В большей или меньшей степени фольклор присутствует почти в каждом тексте и нынешних лицеистов (как прозаиков, так и поэтов). Но с одной оговоркой: авторы не приближаются к фольклору, а, наоборот, отдавая ему должное, как бы избавляются от него, прощаются с ним. Так, сказка тяготеет к самому что ни на есть реализму, а не к фэнтези. Ведь фэнтези, в первую очередь, описывает мир магии, а магия — дело рук человеческих (или сверхчеловеческих), в то время как сказка оперирует чудесным, а чудо — это прерогатива божества. Вера приходит тогда, когда из ситуации нет выхода, когда рассудок бессилен и зло, за неимением другого способа борьбы с ним, остаётся только что заговорить. Чудо — это последнее, немыслимое средство. Вообще, о бессмысленной жажде чуда (по А. Тарковскому) пишут практически все лицеисты в этом году. Так, в романе «Отец смотрит на Запад» Екатерины Манойло (победительницы в номинации «проза») голос погибшего брата главной героини Кати слышится и после его смерти. Родня и соседи поначалу пугаются, а потом привыкают. И чудо со временем превращается в обыденную примету. В этом тексте вообще много говорится о способности слышать. Недаром, переехав в Москву из далекого городка у границы с Казахстаном, Катя устраивается на работу в театр звукорежиссёром.
Таким же чудом, пусть и в ироническом ключе, становится Ленин, оживший в ходе научного эксперимента («Рассказ про Ленина» Алексея Колесникова, взявшего третье место). Ильич как ни в чём не бывало гуляет по современной Москве, ест в Макдональдсе и слушает рэп. Попадает на митинг «за свободные выборы», оказывается в обезьяннике и под утро внезапно умирает. Во второй раз и, видимо, уже окончательно.
Он умер под утро, не просыпаясь. К вечеру, конечно, его опознали. Эфэсбэшники увезли тело в Кремль. Там долго думали, что теперь делать. Полноватый мужик с бордовым лицом и шеей печально отметил вслух:
— Да, не уберегли мы Владимира Ильича…
А тихий сероглазый мужчина в элегантном пиджаке возразил:
— Сидел бы дома, а то опять за старое. — И добавил, значительно помолчав: — Ленин-революционер нам не нужен, господа.
У каждого времени свой воздух, пригодный только для населяющих его современников. Тот, кто в иную эпоху вёл за собой миллионы, здесь, никем не узнанный, мирно потягивает пиво и слушает рэп, и, кажется, ни о чём большем и не мечтает. В другом рассказе «Пам-пара-пам» Колесников пишет о музыканте, кумире прошлых времён:
В девяностые годы за Россией присматривал дохристианский бог. Всё погибшее досталось ему в качестве жертвоприношения. Он насытился и ушёл. Слуцкий пел о пирах этого чудища, чтобы облегчить страдания его жертвам.
И вот он приезжает с концертом в город, где живёт герой рассказа, но…
Я стал жалеть деньги, потраченные на билет, маршрутку и пиво. Главная проблема заключалась в том, что для Слуцкого происходящее было привычным. Ему ничего не хотелось. Лишь бы отыграть да уйти. И не видеть нас, и песни собственные не знать. С бóльшим энтузиазмом люди завязывают шнурки. Он жалел, кажется, что сочинил однажды своё легендарное: «Пам-пара-пам».
Но если говорить о сверхъестественном, то оно живёт в текстах лицеистов как бы своей автономной жизнью, оно сосуществует с обыденностью и, к сожалению или к счастью, никак не влияет на ход вещей.