Служебный роман, в общем. Я не умел ухаживать за девушками и сейчас не умею. Делать что положено — стыдно. Делать то, чего по-настоящему хочется, — нельзя. Нужно всё время откупаться, а откупаться нечем.
Однако уже к середине лета сложилось кое-что романтичнее. Большую часть строителей разогнали в связи с приездом какой-то инспекции. Украинцев вывезли в посадку, немногочисленных таджиков закрыли в котельной, а местных оставили. Понятно, что работать никто не хотел. Раздавались привычные строительные звуки, но они не составляли оркестр. Там бахнуло, тут гухнуло. Запела и умолкла бетономешалка, единожды кашлянул перфоратор.
В последнее время я помогал строгому каменщику, похожему на Максима Горького, но он куда-то исчез. Зарплату стали задерживать, и возникла катастрофическая текучка. Помню день, когда на всю стройку остался только один человек, способный возвести стенку, и тот — перегретый на солнце Аркадий Глушко. Даже украинцы в качестве протеста однажды бросили всё и уехали. (Их потом лично Алексей Сергеевич, наш самый главный по финансам, уговаривал вернуться.)
Чудесным образом Романович не отправлял меня к Костику, будто чувствуя возникшую между нами неприязнь. Старый прораб, перевидавший всякое, моего ирокеза не чурался. Он поручил мне ответственную работу — откосы. Крановщик дядя Петя возносил нас с ведром к окнам третьего этажа, глушил кран и закуривал. А я, балансируя в дырявой люльке, суетливо гнал откос, черпая густой раствор надломленным мастерком. «Вот оборвётся люлька, и позвоночник в щепки, — думал я. — Но ничего. Зато заработаю. И август уже скоро. Дембель!»
В тот день, незадолго до обеда, я услышал крик с земли:
— Пацан! Пацан! Быстрей! Пацан!
Я выглянул из люльки:
— Падаем?!
— Не! Слушай, посиди, пока я по делам сбегаю, а?
Дядя Петя стоял у крана с вечной сигаретой под усами и хрипел от напряжения.
— Что случилось?
— Да телефон оставил, а на него щас блядища моя звонить будет. Ты ляпай тут, а я побежал, ладно?!
Не дождавшись моего согласия, он заправил льняную рубашку в брюки со стрелками и понёсся со двора.
Прежде я не знал, что у таких мужиков, как дядя Петя, бывают любовницы. Мне казалось, что любовь — это дело молодых, а молодость, считал я, заканчивается лет в двадцать пять. Смешно, конечно. Дядя Петя — усатый мужик под два метра ростом. У него есть кран, и его никогда не видели пьяным на работе. Естественно, у него есть любовница! Возможно, их несколько.
Настал обед. Стройка затихла. Солнце напоминало сигаретный ожог на васильковом платье. Хотелось многого: есть, пить и по-маленькому. Дядя Петя не появился. Двор опустел, как перед выносом покойника. Только рыжий кобель Серёга метил штаб Алексея Сергеевича, лениво задирая ногу.
С высоты наш муравейник казался трогательным. Не верилось, что школьники, такие же, как я вчерашний, проживут здесь первые радости и несчастья, а стареющие учителя станут смотреть в окошко, позволяя глазам отдохнуть.
— Эй, Дракоша!
Я вскинулся и глянул вниз — Нина. Она держала ладошку у бровей, как богатыри на картине.
— Привет! — крикнул я. — Висю вот!
— А дядя Петя?
— Он по семейным обстоятельствам.
— К блядище своей убежал?
Все, оказывается, были в курсе.
Нина подошла ближе — её ноги скрылись под грудью.
— Как же ты без обеда?
Я поднял на мастерке раствор:
— У меня тут и первое, и второе.
— Сейчас! — она отбежала, а потом остановилась и добавила: — Никуда не уходи, — пошутила.
Я сел на перевёрнутое ведро и уставился в чёрное окно над люлькой. Квадрат Малевича! Можно вписывать в него всё, что отсутствует. Вскоре в нём появилась Нина.
— Лови, — она швырнула мне пайку.
Котлета, яйцо, помидор и детский пакетик сока.
— А сама?
— И сама буду, — она продемонстрировала такой же кулёк.
Забравшись на окно, как второклашка, она вынула яичко, треснула им по коленке и очистила.
Меня это тронуло: Нина не только обаятельная девушка, но ещё и отличный товарищ.
— Спасибо тебе большое, Нина!
— Ешь давай! Обед не вечный.
Потом, доев, Нина сонно попросила:
— Расскажи что-нибудь.
— Что?
— Сказку.
— А если уснёшь и свалишься?
— Что ж ты за мужик, если я с тобой усну?!
Пользуясь тем, что не вся кровь ещё устремилась от мозга к желудку, я начал:
— Помнишь, был у нас на стройке мужик горбатый? Не то чтобы прям с горбом, но согнутый. В палёной адидасовской куртке ходил. Даже в жару, помнишь?
— Ну… Калаш, что ли?