Хватая губами горячий сухой воздух и почти теряя сознание, я все же на какую-то долю секунды обрадовалась: если умру, то под тем же деревом, под которым родилась.
То есть родилась я, конечно, не под деревом, но наверняка знаю, что из роддома меня несли по этой же тропинке и, возможно, тень от тогдашней, еще молодой листвы упала на мое лицо.
Очень р-р-р-романтично…
Стиснув зубы, я улыбнулась. Если бы еще уцелела та «моя» скамейка, я бы свалилась на нее – не лежать же на голой земле!
Машинально оперлась на ствол и начала сползать по нему на землю. Но до земли не добралась – опустилась на скамейку, которую, видимо, не заметила сразу. Согнувшись в три погибели с зажатым в руке телефоном, я не могла открыть глаза, раскачивалась взад-вперед и умоляла, чтобы приступ прошел сам по себе, без вмешательства «скорой помощи». Клялась, что завтра же наконец сдамся врачам.
Стук в висках утих.
Боль таяла, исчезала.
Я боялась пошевелиться.
Сейчас пройдет – вызову такси.
Приступ закончился так же быстро, как начался. Фух! Боясь повторного, я все еще не разгибалась. Но боль прошла. Все. Постепенно ко мне начал возвращаться слух. Где-то лязгнула дверь, прозвучал детский смех, прошуршали шины велосипеда.
Значит, на этом Марсе есть жизнь.
Я медленно распрямилась, прислушиваясь к себе. Ничего страшного, попустило. Домой! А эксперимент будем считать неудачным, дорогая Аделина Павловна, то есть… Пауловна, лучший врач четвертого управления!
Я открыла глаза.
Ух ты! А дворик-то мой каким-то чудом уцелел!
Да, за моей спиной возвышались эти башни-монстры, а перед самым носом все было как тогда: палисадники и хрущевки, песочницы с «грибками», натянутые во дворе веревки, на которых сушится белье жителей первого этажа. Я даже забыла, что несколько секунд назад собиралась романтически умереть. Это ж надо! Двор остался.
Наверное, не дошла еще очередь. Но откуда взялась скамейка под деревом? Точно помню, как, спускаясь на землю по стволу, я подумала, что запачкаю новые джинсы. А тут – на тебе! – скамейка! Такая же ободранная и беззубая – с двумя выломанными рейками. Она всегда была такой.
Все еще держась за живот, я с удовольствием рассматривала все вокруг и безумно радовалась такому сюрпризу: мой дворик уцелел. В следующий раз надо прийти сюда с фотоаппаратом. Ведь кто знает, сколько тут еще продержится такой доисторический оазис!
Мой дом с желтым цоколем не изменился. Я посмотрела на окна третьего этажа. Интересно, кто там сейчас живет?
«Сделала первый шаг, сделай и второй», – подумала я, решив зайти хотя бы в подъезд. Конечно, мне было не до психологических упражнений Аделины Пауловны, не до воспоминаний или медитации.
Зайду в дом! А если будет кураж, можно вообще позвонить в квартиру номер… кажется, 8 и… ну, к примеру, спросить первое, что придет в голову. Слишком уж хочется заглянуть: как сейчас там? Неужели увижу тот же коридор, ведущий в кухню? Мне он казался таким длинным!
Я решительно вошла в подъезд.
После яркого солнца глаза несколько секунд привыкали к темноте. Я начала подниматься на третий этаж, удивляясь тому, что здесь ничего не изменилось. Грустно…
Грустно, что через столько лет люди живут так же. И дети так же пишут на стенах белым мелом. А на потолке так же чернеют пятна от брошенных вверх зажженных спичек. Было такое развлечение: зажигать и со всей силы бросать спички в потолок – они там каким-то чудом удерживались и висели, как согнутые черные иголки. Выигрывал тот, у кого спичек на потолке зависало больше…
Рамы на окнах такие же кривые и потрескавшиеся. Интересно, о чем пишут на стенах сегодняшние дети? Я посмотрела на длинную кривую надпись с множеством ошибок: «Ника съела блин горелый». Чуть дальше: «Сам ты съел – добавки захотел». Тоже с кучей ошибок и нарисованной смешной рожицей.
Хотелось громко рассмеяться: это ж надо! Здесь опять живет какая-то Ника! Может быть – Нина? Или моя тезка – Вероника? И ее так же дразнят той же нелепой дразнилкой.
Более того, эта Ника отвечает как по писаному, то есть так же, как писала я, только тридцать лет назад! Не могла же эта недолговечная надпись мелом сохраниться через столько лет. Даже если бы эту стену никогда не мыли и не красили! А про «блин» писал, кажется, Ярик…
Я не знала, умиляться или злиться на этот беспробудный застой. Или пожалеть тех, кто до сих пор живет в безнадежных хрущобах. Не сомневаюсь, что мне откроет какой-нибудь старый пьяница, или, еще хуже, толпа пьяниц, или семья вампиров, которые затащат меня в свое логово, чтобы налепить себе на ужин вкусненьких пельмешек.
Я стояла перед дверью с номером 8. И уже определенно злилась: за тридцать лет даже обивку не поменяли! Наверное, она уже вся прогнила изнутри. Дерматиновая обивка ужасного малинового цвета, за которую, помнится, родители отдали бешеные деньги – рублей десять или даже двенадцать!
Но если я уже решила сюда подняться, надо звонить. У меня в руке все еще был зажат мобильный телефон – успею набрать «02» в случае чего.
Я протянула руку и нажала на кнопку звонка. Он неприятно резанул ухо: и звонок не поменяли! Ну и народ!
…За дверью прозвучал топот босых детских ног. Чьи-то руки повернули ключ с той стороны. Легкий скрип – дверь открылась. Из нее высунулась хитрющая детская мордочка. Именно «мордочка», какая бывает у детей и животных. Несколько секунд на меня смотрели круглые синие глаза.
Я видела только их, а еще – такой же круглый рот, открытый от удивления. Ребенок просто поедал меня взглядом и постепенно распахивал дверь на полную. Добавилось немного света, и я поняла, что это девочка.
Длинные растрепанные косы, как две толстые змеи, лежали у нее спереди и достигали середины туловища. Красивые косы. На девочке была короткая рубашка, – видно, она только что проснулась. Из-под рубашки, как две спички, торчали вымазанные зеленкой ноги.
Пока девочка, раскрыв рот и выпучив глаза, осматривала меня с ног до головы, я заглянула за ее спину. Коридор был длинным, но не таким, как казалось в детстве, – я могла бы пройти его за четыре шага, а тогда преодолевала за десять…
В конце коридора, за стеклянной матовой дверью, светилась кухня. Обои… Хм…
Очень старые, из толстой плотной бумаги. Те же самые. Старый бабушкин шкаф, который мы оставили здесь тридцать лет назад. Клетка с попугаем…
Думаю, мои глаза и рот тоже округлились. Неприятно шевельнулось в груди сердце. Неприятно и щекотно.
Эта девочка…
Косы, как живые, шевелятся от глубокого дыхания.
Глаза… Чистый синий цвет – редко встречается. Полутьма и свет в конце коридора.
Легкий звон посуды за матовым стеклом кухни, свист чайника…
Чеканка на стене – профиль Нефертити.
Запах…
Что-то знакомое. От попугая? Из кухни, где шипит сковородка? Масло? Подгорелое молоко?
Я начала задыхаться.
– Верочка, кому ты открываешь? – послышался женский голос.
Девочка вздрогнула и ожила:
– Здесь тетя в комбинации! – крикнула в сторону кухни.
Вот что ее так удивило: мой шифоновый топ на тонких бретельках!
– Не выдумывай! – ответил ей женский голос из кухни.
Мужской голос прозвучал с той стороны, где, как я помнила, была ванная комната. Действительно, из боковой двери выглянул мужчина в длинных синих трусах. Глянул на меня, смутился: «Ой, простите!» – и спрятался в ванной.
– Вы к нам? – радостно спросила девочка, взявшись за косы обеими руками, как за веревки качелей.
Я хватала воздух ртом, как рыба.
Телефон выскользнул из рук. Хотела что-то сказать, но почувствовала, что уровень моего заикания перешел к самой первой стадии. Девочка закрыла косами рот, ее глаза излучали смех.
Я замахала руками, пятясь, как рак. Чуть не упала с лестницы. Потом развернулась и помчалась вниз, опираясь на стену и размазывая по ней надпись: «Ника съела…»
На первом этаже столкнулась с теткой в синем линялом халате, которая несла полный тазик белья.
Машинально кивнула ей.
В голове мелькнула фраза: «Здравствуйте, тетя Нина!», – от чего мое сердце встрепенулось и покатило волну нового приступа боли к проклятому желудку. Какая еще «тетя Нина»? С первого этажа? До сих пор жива? Ей что – сто лет?