9 сентября 2008 года, среда.
К зданию следственного управления УВД Северного административного округа я и Валерий подъехали почти одновременно. Миновав КПП, мы зашли через центральный вход и поднялись на третий этаж. До начала допроса, запланированного на десять часов, оставалось еще пятнадцать минут, и я решил использовать это время для знакомства с коллегой, адвокатом Гакаевым, который уже находился здесь. Об этом нам сообщила следователь, которой Ставинский доложил о нашем прибытии.
Мы сели на лавку для посетителей около кабинета следователя. Минуты через две дверь соседнего кабинета отворилась, и оттуда с улыбкой на лице вышел невысокий худосочный кавказец с узким лицом. На вид ему можно было дать лет пятьдесят. Ухоженный, в черном костюме и кожаных туфлях. Мужчина подошел к Ставинскому, поздоровался с ним за руку, протянул руку мне, растянув узкие губы в подобии улыбки.
— Рамазан, — представился он, окинув меня оценивающим взглядом.
— Василий, — невозмутимо поприветствовал его я, поднявшись со своего места.
Гакаев положил свой черный кожаный портфель на лавку, где сидел Валерий, и предложил мне отойти в сторону для разговора.
Когда мы отошли, он спросил:
— Василий, вы раньше занимались делами этой категории?
— Нет, по этой статье я никого пока не защищал, — честно признался я.
— Спасибо за откровенность, — мягким вкрадчивым голосом поблагодарил Рамазан. — Буду с вами тоже предельно откровенным, — продолжал он, — раньше я много лет работал в этом здании и знаю тут каждую собаку. — Он сделал акцент на последних двух словах, недобро сощурив при этом глаза. — Так вот, любой здешний следователь и адвокат вам подтвердит, что за все время работы нашего управления по этой статье не было ни одного оправдательного приговора. И ни одно дело не было прекращено.
Я молчал, давая коллеге высказаться. А то, что он будет горячо меня убеждать поднять руки в гору и начать признаваться и каяться, у меня сомнений не было.
— Поэтому у меня к вам предложение. Давайте не будем, как в басне Крылова про Лебедя, Рака и Щуку, тянуть одеяло каждый на себя, а раз и навсегда сообща выработаем единую позицию по этому делу. Я думаю, что будет правильно, если Валера признает вину и согласится на особый порядок в суде.
Он остановился и испытующе посмотрел мне в глаза.
— Признает вину в чем? — невозмутимо глянул на него я. — В том, что он реально не совершал?
Несмотря на то, что ростом я был гораздо выше своего собеседника, тот умудрялся каким-то образом смотреть на меня сверху вниз.
— Послушайте, коллега, — начал заводиться Рамазан, — мы работаем по этому делу уже два месяца. А вы, не зная, какие доказательства есть у следователя, еще даже не войдя в дело, уже начинаете гнуть свою линию. Валера мне говорил, что вы поддерживаете его в стремлении доказать свою невиновность, но так же нельзя. Все доказательства налицо, вы хотите, чтобы ему дали реальный срок?
— Простите меня, Рамазан, э-э…
— Можно просто Рамазан, — махнул он рукой.
— О каких доказательствах вы сейчас ведете речь? — Я нахмурился, но мой тон не изменился, оставаясь невозмутимым. — Вы что, читали это дело?
— Да, читал, — как ни в чем не бывало, ответил собеседник. — Я же вам уже сказал, что я человек здесь не посторонний и мне, в отличие от некоторых коллег, — он ехидно усмехнулся, — дают почитать те материалы, знать о которых защите до ознакомления с материалами дела нельзя.
— И что вы там вычитали? — Я старался говорить как можно спокойнее, но мне уже стало ясно, что конфронтации с коллегой избежать не удастся.
Гакаев уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент дверь кабинета следователя открылась и нас пригласили зайти.
Кабинет следователя Бочкиной представлял собою просторное помещение прямоугольной формы. Впереди, около большого окна, два сдвинутых стола. Видимо, помещение она делила с одним из своих коллег, которого сейчас не было. Сбоку к столам спинками друг к другу придвинуты два стула. У стен, напротив друг друга, высоченный шкаф, до отказу набитый какими-то папками, сумками и другими предметами, видимо вещественными доказательствами, и длинный продавленный диван. Судя по всему, ремонт здесь не делали со времен царя Гороха. Дешевые бумажные обои, на полу видавший виды линолеум, потолки обшарпанные, в воздухе дух казенщины и дешевого официоза.