Лич принюхался — отовсюду тянуло кровью. Из каждой каменной жилы, из каждой трещины, каждой щели. Разной кровью — живой и мертвой, недавней и такой древней, что страшно даже представлять, кто и когда эту кровь тут оставлял.
Над головой, в выси, зажглись глаза пары опоздавших к драке мертвяков — они глядели через край, недовольно ворчали, но соваться в подвал не спешили. Наблюдали. Один из них с растерянным видом теребил в руках Имин амулет.
Девушка тоже заметила преследователей, поинтересовалась:
— Чего это они? И не нападают, и не отстают…
— Ждут чего-то, — отозвался лич.
Има понизила голос, заговорщицки дернула Моа за край плаща.
— Они будто удивляются, зачем я им амулет отдала. Будто не знают, что теперь дальше-то делать…
— Похоже на то.
Лич кивнул. Протянул руку, помогая девушке подняться. Когда отпустил, на его собственной, скрытой перчаткой, ладони остался влажный след от Иминой раны. Свежая, живая кровь размазалась по черной выдубленной коже…
— Ай, — Има встряхнула рукой, подула на укус. — Надо обработать скорее, а то, глядишь, и руку потом оттяпают, если зараза по крови далеко разойдется.
— Прижги магией.
— Так ведь света тогда не будет!
— Его и так скоро не будет, тем более, если от раны вдруг ослабеешь.
— Не ослабею. Меня ведь кусали уже мертвяки. Чай не первую ночь в дозоре стояла. Кроме меня, ведь, в селе круги никто не рисует — не маги. А я магичу чуть-чуть, вот и нужная всем везде. Пока чертила там, на погосте, меня уже пару раз укусили. Один раз мертвяк прямо из-под меня вылез — так ловко ход прокопал. И цапнул.
Моа взглянул задумчиво на ее руку. На безымянном пальце у Имы не доставало двух фаланг.
— Это тоже мертвяк отъел?
— Нет, это давнее, — донеслось в ответ. Разросся во мраке магический огонек, изошел жаром, лизнул хищно Имину рану. В воздухе запахло паленой кожей — неприятный, тревожащий запах. — Вот и все… В темноте сидим.
— Сидеть не станем — выход искать пойдем, — ободрил спутницу лич. — Я дорогу разберу.
Как всякий мертвый, Моа не чурался темноты. Даже из самых скудных крупиц света, что есть практически в любом мраке, он мог собрать худо-бедно различимую картинку и ориентироваться благодаря ей. Больше, чем на глаза, он полагался на чутье и слух, на движения воздуха, производимые вездесущим сквозняком.
В этот раз воздух шел из глубины поддомья. Заходил под землю далеко от того места, где стояли они с Имой, но точно снаружи, со свежести. И пусть быстро налипали поверх него затхлые подземельные смрады, все равно в основе своей был этот ветерок чистым и живым.
Лич взял спутницу за руку — она-то во тьме не видит — и повел вдоль воздушного течения вперед, к скрытому лабиринтом подземных закоулков далекому выходу.
— Ох, смотри, что это… — вдруг удивленно выдохнула Има.
Моа тоже заметил — не заметить было трудно. Клейма на его клинке начали светиться холодным, фосфорическим светом. Они не рассеивали темноту, наоборот, делали ее еще непроглядней и плотнее. Лич насторожился — прежде такого никогда не случалось.
Остановился.
— Впервые такое.
— Интересно, это плохо или хорошо, что твой меч так засветился? — спросила Има.
— Не плохо и не хорошо, — отозвался Моа. — Ново.
Лич не мог объяснить своего спокойствия. Оно рождалось откуда-то из глубин затянутой туманом небытия памяти. Память мертвого — вещь особенная. Она вроде есть, а вроде и нет ее. Она, как закрытая запретная книга — знаешь, что под обложкою много всего, но пока не откроешь, подробностей не выяснишь. И иногда, вроде, получается мельком листнуть пару страниц, ухватить пару ярких строк, но неведомая сила снова сомкнет переплетные крышки и не даст прочитать предложение до конца…
Моа знал, что свечение клейм не связано с опасностью, не смотря на то, что ответ на вопрос «Почему так?» скрыт плотным ментальным туманом. По поводу меча он не волновался. Здесь, в подвале, имелись и другие поводы для беспокойства. Мертвяки. Те, что пришли за амулетом Имы, хоть и угомонились, там, наверху, но, похоже, разбередили местных, спящих в поддомье — прячущихся по закоулкам этого бесконечного подвала. Кто эти «местные» лич догадывался смутно.
Он внюхивался и вслушивался в темноту, решив, что полагаться на скудное зрение в этом лесу из каменных колонн — не самая лучшая затея. Пару раз он отвлекался на неожиданные шевеления. Оба раза это оказывались терзаемые сквозняком обрывки какого-то тряпья. Пахло пылью, древесным гниением, сыростью камня, снова кровью…