Я удалила с ноутбука черновики, -- были бы бумажными, долго бы смотрела, как иэ жует огонь, -- и перестала сочинять. Изредка, когда особенно хочется поговорить, я представляю рядом одного из знакомых, которому давно хотелось высказать недовольство или поделиться радостью. Потом долго выговариваюсь в пустоту. Удобно. Не нужно бросать то, чем занимаешься, держать нить рассказа, потому что невидимому слушателю по сути все равно, о чем ты там болтаешь. Если становится совсем уж тоскливо, я беру пару листков или открываю новый документ. Быстро-быстро, не читая, заполняю несколько страниц, потом забрасываю. Иногда вспоминаю о них, перечитываю и понимаю, что все это нельзя показывать никому. Я уничтожаю их так же бесстрастно, как и создаю. Очень редко жалею, могу даже всплакнуть, но никогда и никому не даю читать. Зачем? Мир должен видеть только хорошее, а серости хватает и без моих почеркушек.
***
Иногда мне кажется, что я пропустила момент, когда все надломилось, смялось и моя жизнь стала совсем иной. Временами меня посещают видения, больше похожие на провалы в реальность. Разве такое может быть? Моя реальность другая. Но там меня тоже не отпускает ощущение жизни. Другой. Которая могла бы быть, если бы все получилось. Если бы хватило сил.
В ней меня любят. Симпатичный мужчина дарит мне жаркие ночи с привкусом слез и ощущением вечного, но такого приятного, контроля. Он действительно любит, а я... я не могу рассмотреть его лица. В иной реальности все у меня пошло легко и сказачно: семья, дом, ребенок. Сладкие слова, которых никогда не узнать вживую. Нереальные и тугие, они оплели меня здесь и не отпускают там. Лучше бы они были реальны, чем то существование, что переживаю я. Здесь нет меня, но и там тоже нет.
Я не могу думать ни о ком, кроме него и чувсивую себя почти счастливой. Но все это там, в снах. В реальности я так же одинока, и так же довольствуюсь короткими свиданиями с несвободным состоятельным мужчиной.
7
Ирония судьбы, но заседание суда по делу Алины назначенно было на день смерти ее отца. Хорошо, что она об этом не знала. Ее ввели в комнату, заперли в клетке. Сначала судья зачитала обвинение, перечислила свидетелей и попыталась допрашивать обвиняемую, но она только смотрела в пол и молчала. Потом доктор пояснила, что давать показания девушка не способна и начался допрос свидетелей.
Полная женщина перступила порог суда и ей показалось, что дверь за спиной хлопнула особенно громко. Колкие глаза присутствующих ощутимо сверлили вниманием, - осуждающе, ненавидяще. Щекам стало жарко и по спине противно сбежала капелька пота. Восемь шагов до трибуны показались вечностью.
Со стороны она казалась растерянным ребенком, потерявшим уверенного взрослого, и большие глаза чуть ли не с ужасом глядели по сторонам. Но взгляд ее был стеклянным, словно она давно и глубоко погружена в собственные мысли. Свидетельница инстинктивно втягивала голову в плечи и второй подбородок походил на пышный воротник.
-- Инга Сергеевна, расскажите суду о вашей дочери.
-- Да что рассказывать. Обычный, вроде бы, ребенок. Непослушная только была, все по-своему всегда делала. Общались мы... нормально. Созванивались постоянно.
-- У вас были доверительные отношения?
-- Она больше новую семью привечала. Нас никогда за людей не считала. Все попрекала в строгости, в том, что не любим. А как с ней можно было по-другому?! -- карие глаза вдруг зло блестнули на подсудимую, лицо женщины пошло красными пятнами. Она вдруг задохнулась от возмущения. - Она же выродок, посмотрите на нее! Вся в своего папашу! Грубая, -- не обними, не прикоснись! Нервы у нее сдали... Знала бы она, сколько мне крови попила! Сволочь...
-- Вы не любите свою дочь?
-- Люблю. Только... как любить, если она на дух меня не переносит? Ненавистная. Вся в папу, - Инга Сергеевна прижала платочек к глазам, всхлипнула.
-- Какие отношения сложились у вас с зятем?
-- Да, какие там отношения, почти не обшались. Да и о чем нам говорить? Так-то он вроде бы ничего. И на работу устроился, и она с ним поспокойнее стала. Алина сама все решила. Он же моложе ее был, но она нас не слушала. Ей бы быстрей замуж выскочить. Выскочила, уехала. Мы с мужем не останавливали. Хватит. Всю жизнь только для нее жили, чтоб у нее все лучшее было. А она никогда наших стараний не ценила. Одежду не берегла, боагодарности никакой. Даже не уважала. А ведь я всю жизнь терпела, чтоб только она хорошо жила. Муж ведь пил у меня. И бил, и гонял постоянно. Все только ради нее терпела, ради нее... -- за всхлипами исчезли последние слова. -- Рада теперь? Опозорила, так опозорила! Спасибо тебе, доченька, удружила!