-- Вас не смущало, что дочь с вами не советуется? Вы пытались наладить с ней контакт? Она вам жаловалась?
-- Да нормально у нас все было, мы созванивались. Ну, жаловалась она мне, плакала, что устала. А мы в ее возрасте не уставали? Пеленки вечные, каши эти. Молодежи сейчас хорошо: стирку в машинку закинула и чай пей, кашу в микроволновке сварить можно, а уборку моющий пылесос сделает. Никаких забот. И лекарства, чтоб дети коликами не мучились и игрушек куча. Про памперсы вообще молчу. Что она не справилась бы?
-- Ну, как видите, справилась. Как сумела. Вам не кажется, что ваш вина тоже есть в произошедшем?
-- Нет. Она взрослая, сама все решила. Нечего было ребенка заводить, если не уверена была, что справится.
***
-- Лариса Антоновна, вы являлись лечащим врачом подсудимой. Что вы можете сказать о ее лечении?
-- Она поступила к нам семнадцатого марта, год назад. Диагноз я поставила сразу: "Кататоническая шизофрения, отягченная послеродовой деперссией". Анализы и тесты диагноз подтвердили, назначенное лечение результата не принесло. Больная находится в том же состоянии, в котором поступила к нам.
-- По-вашему мнению, почему она не выходит из этого состояния?
-- Не хочет. Из ее постоянного бормотания мне стало понятно, что Алина Витальевна не осознает себя той, кем является. Она даже не помнит, что ее брак продолжается, что она родила ребенка. Она думает, что потеряла его, развелась и у нее совершенно другая, успешная жизнь. Она не реагирует на обращенную речь, на фотографии близких. Оживляется только, когда видит изображение отца. Видимо, именно с момента его похорон пошло ухудшение, но крепкая психика на какое-то время затормощила клиническое проявление психического расстройства. Во времени она абсолютно потеряна, считает себя старше, чем на самом деле и постоянно твердит, что отец умер семь лет назад. У нее все смешалось: время, события, страхи, желания. Вряд ли она ососзнает, что происходит на самом деле.
-- У нее есть шанс на выздоровление?
-- Очень назначительный. Можно сказать, что нет.
-- Ее кто-нибудь навещал в больнице?
-- Да. Мать несколько раз была. Свекровь почаще, но у них же там другая больница.
-- Я наблюдаю за ней все заседание. Она ни на что реагирует. Как вы думаете, подсудимая понимает, что происходит?
-- Сложно сказать. Очень редко у нее бывают просветления. Тогда она спрашивает, что случилось. Но как только узнает, что находится в психиатрии, сразу же замыкается в себе, молчит.
-- А она точно не симулирует?
-- По правде сказать, я и сама сначала так подумала. Но невозможно так долго симулировать. Лекарства дают свой эффект, а ей колем сильные. Рано ли поздно она бы чем-то выдала себя. Нет, она не симулирует.
-- Вы показывали фотографии с места преступления?
-- Да, как только она поступила. Но она и на них не реагирует. Можно сейчас попробовать, но не думаю, что что-то изменится.
***
Я не помню, как перестала видеть. Обрывки напоминают, что была картина с алыми размашистыми цветами и пурпурными разводами. Плотные тюбики были странно прохладными, а густые краски в ладони таяли теплом. Странным таким, густым и маслянистым. И что-то липкое и знакомое склеивало пальцы, заползало в глотку, щекоча знакомым пугающим запахом.
Временами быстро проскальзывают поля и я почти чувствую терпкий степной дух. Потом резкий удар. Пустота. На моих руках алые краски, которые я размазыаю по стене. На ней висит тугая корабельная веревка. Твоя, папа?!. Наверное. На столе пальцы нащупыват полусдутые воздушные шары. Я мну их, чувствуя, как внутри перекатывается воздух, как пульсирует, словно живой.
Откуда здесь эти шары? И голоса, которые приближаются, потом исчезают. Словно я здесь не одна. А мир такой многолюдный, чужой...
***
Сегодня туман перед глазами какой-то мутный. Он стал тоньше. Иногла рвется и сквозь прорехи я вижу знакомые лица. Они так странно смотрят в мою сторону. Но они близко. Можно даже потрогать. Только мешает что-то.
Рукам сегодня особенно холодно. Мне кажется, что меня посадили в клетку и вокруг такие толстые прутья. И от них холодно, неуютно.
Кажется, сегодня с самого утра совсем рядом мой доктор. К чему бы это? Может, выпишут? Только куда? Лишь бы не домой. Все бы отдала, только бы не туда. Опять ее оры, упреки.
А люди вокруг обступают меня, становятся скользкими и юркимии, как дождевые черви. Мне не уйти от них. Может, так проявляются грехи. Сколько их у меня? Не сосчитать. Как личинок в догнивающем трупе.