Руки тянутся ко мне, словно хотят схватить за горло. Я пытаюсь увернутся, закричать, но все это невозможно, -- здесь их мир, меня не услышат. Они подносят мне фотографии и реальных воздух становится вдруг ледяным, душит изнутри. От него стынет горло и легкие покрываются коркой. Это не я... не может быть. Слезы мешают видеть, мешают знать. Я помню. Боже мой, я помню все, что случилось. Это я! Я! Я! Убила их я!!!!!
***
Губы девушки задрожали, искривляясь судорогой, подбородок сместился в сторону, превращая линию рта в оскал. Зал наполнился рыданиями. Тело обвиняемой затряслось в эпилептическом припадке и вместо крика из ее горла вырвалось гортанное животное рычание. Она повалилась на пол и ее врач, отдав указания медсестрам, медленно вводила в вену лекарство. На пол упало несколько фотографий. Милая двухлетняя девочка, так похожая на мужчину с соседнего снимка. Тельце крошки пропиталось алым от черного продолговатого следа на боку, от нескольких ран поменьше. Лицо исказил ужас, на щеках остались чистые бороздки слез. Застывший взгляд отца будто бы разыскивал дитя и не мог найти. Отчаяние, смешанное с растерянностью. Боль с замешательством...
8
Она смотрела на мир глазами, которые бывают только у зверей, выращенных в неволе. Взгляд затравленный и уставший, тонкие ресницы попеременно взлетали и сразу опускались вниз, словно девушка боялась встретиться с кем-то глазами. Она старалась смотреть в окно, но все равно отвлекалась, невольно сжимаясь под посторонними, пусть и мимолетными взглядами. Автобус подпрыгивал на ухабах, вяло тащился вперед. Пассажиры покачивались в такт тряской дороге.
Алина обреченно вздыхала: ехать на низко оплачиваемую работу по протекции матери совсем не хотелось. Опять сидеть и перебирать бумаги, чувствовать себя обязанной и матери и работодателям. Опять бесконечно выслушивать дома о том, что не оправдала надежд и осталась неблагодарной, ждать упреков за пользоаание воздухом и водой, жалобы, что посмела родиться. Она с грустью вздыхала, некстати вспоминая, как родители запретили ей устраиваться швеей, потому что до работы нужно добираться с двумя пересадками, а денег только и хватало бы на проезд (им еще корми ее). Потом -- на кирпичный завод, и уборщицей в одну из парикмахерских. Она могла бы попробовать начать все в одиночку, но для этого нужно было покинуть дом. А куда податься, если в кошельке только пять рублей на дорогу тула и обратно, и судочек с едой (только так, как разрешили)?
И она смирилась. В очередной раз приняла чужие условия игры. Теперь цель была только одна окрутить мужчину, хоть какого-нибудь, и под благовидным предлогом замужества сбежать прочь. Алине все казалось, что если рядом окажется кто-нибудь сильнее нее, то решиться на ответственный шаг будет проще. Она настолько привыкла, что все решается за нее, что просто не могла представить, что когда-нибудь начнет руководить своей судьбой самостоятельно.
Глеб подходил идеально, а его молодость можно было даже записать в плюс -- легче вертеть. Но покорный с виду мальчик дрессировке поддавался плохо, проявив неожиданно мужские качества. Он не отнекивался от любви и обещаний, но взять на себя обязанности супруга не спешил, подводя все под учебу, до конца которой оставалось чуть более полугода.
Алина терпела, молчала, но периодически изводила его жалобами. В основном они совпадали с моментами, когда отцу взбрелало в голову напиться, а матери -- задержаться у своих родителей. Тогда холодильник пустовал, голодная Алина возвращалась домой поздно, а приготовить что-то съестное было непросто, -- пьяно нудил отец и бабушка постоянно поучала, что у хорошей хозяйки не может быть больше двух грязных тарелок на столе. Алина со злостью жарила несколько яиц и картошинку, перекладывала все на тарелку и спешила в свою комнату. Там можно было выделить полчаса на еду и возвращаться, чтобы готовить на семью. От этих обязанностей никто не избавлял, -- старенькая бабушка стряпала из рук вон плохо, а теперь, подолгу оставаясь в одиночестве, стала еще слабеть умом.
Матери практически не было дома. Она устроилась на склад угля, совмещала несколько должностей и отстраивала родительский дом, который достался ей после смерти Алининого деда. Теперь женщина досматривала там мать и об Алине вспоминала только тогда, когда приезжала по-привычке в дом мужа. Увлечение дочери Глебом, моложе ее на два года, она считала глупостью и дурной партией, поэтому при каждом удобном случае старалась кольнуть ее несогласием. "Нужно искать выгодного мужа, а любовь -- то такое, проходящее", -- неустанно повторяла она.