Спи, крошка, все у тебя будет хорошо. Не так, как у мамы. Ты сильная и обязательно со всем справишься.
***
Ей было совсем дурно. Не обращая внимания на людей, Алина рыдала, уткнувшись в шершавую кору дерева, и громко, не таясь, всхлипывала. Люди косились, брезгливо отворачивались, торопились прочь. Что им за дело? Рыдает какая-то дура. Ничего отпустит.
Не вдомек им, что этой, на вид девочке, далеко не восемнадцать и плачет она не из-за надуманной неудачи в любви, а потому что двухлетняя доченька попала в реанимацию, врачи ничего не говорят, отмалчиваются. У них выходной. А мать ее вместо поддержки и слов утешения нашла только к чему придраться и в чем обвинить. Потом бросила трубку, а Алине -- хоть в петлю от горя.
Они с Надюшей теперь в областной -- за сто пятьдесят километров от дома и два дня она не будет знать, что с ее девочкой, на сколько все опасно. Медсестры такой информации не дают. Сухое "обструктивный бронхит" и все. Остальное расскажет врач. В понедельник. А сегодня суббота. Спасибо, хоть нашли место в детском отделении, чтобы она не ехала домой. Теперь можно подождать.
А там -- чужие мамы, нежно прижимающие детей. Уставшие, иногда злые, но с ними, с родными. Ночами Алина тихонько плакала в подушку, не желая уснуть, чувствовала себя опустошенной и одинокой. Ночью ярче чувствовалась дочь -- крохотная, испуганная, совсем одна, в трубках и капеницах, привязанныя к детской кроватке. Так говорили те, у кого детки уже вернулись из реанимации. Алина не видела, но в темноте воображение разгуливалось и особенно красочно рисовало иголки в венах, которые можно было прочувствовать без помощи пальцев. Ее крошечке больно. И страшно. Она же там совсем одна! Мамочку высматривает. А мамы нет! Что она думает в этот момент? Что мама бросила? Ушла? Как потом убедить ее в обратном?
***
Девочку перевели в отделение спустя пять дней -- очень уж она хотела выздороветь и постоянно просилась к маме. И врачи пожалели их обеих. И ту, что лечилась, мучаясь от капельниц, и ту, что все время ютилась на скамейке у входа, по-щенячьи заглядывая в глаза персоналу.
Еще десять дней они не выпускали друг друга из рук, настрадавшись и не в силах поверить в воссоединение. А потом отправились домой. Ненадолго.
***
Их теперь окончательно стало две. Одна Алина правила в присутсвии кого-то. Она вступала в тело ровно и уверенно, старательно изображая заботливую мать, любящую жену и отзывчивую соседку. Она много и вкусно готовила, следила за порядком и любила детей. Она не вызывала подозрений, во всем оставаясь примерной, а иногда -- почти образцом для подражания. Ей нравилось быть такой. Она всегда хотела стать именно такой.
Другая же вскидавалась ото сна, когда оставалась в одиночестве. Ребенок еще говорил мало и чужая Алина могла спокойно его не замечать. Она становилась отрешенной, молчаливой и тогда Надюшка старалась вести себя тихо и смирно, не провоцируя незнакомую тетю, так похожую на маму. Ее выводил из себя шум и плач. Тогда вспыхивали приступы неконтролируемой ярости, в ход шли тарелки, карнизы и одежда. Мужу она умело врала, что обронила посуду, спешила за дочкой и ненароком зацепила штору, сорвав ее, а одежду порвала, забавляясь с малышкой. Мало ли как можно успокоить ребенка. Глеб верил. Всегда. А приступы были редки.
***
Она больше не могла молчать. Плакала потому, что жгло попу от переполненного подгузника и яблочная шкурка зацепилась за зубик. Пальчиками не ухватиться. Мама чужая, но вдруг вернется та, другая. Своя. От которой пахнет молочком и счастьем.
***
Крик шел отсюда. Надутый шарик кто-то проткнул и он так противно, визгливо выпускал воздух. Алина сжала рукоятку. Только одно резкое движение и звук прекратится. Станет наконец тихо и спокойно. И больше никогда не завоет под окнами сирена, никогда не будет чихать мотор на старой соседской машине. Этот шар как-то связан с ними со всеми. Такое себе сплетение звуков. Нужно ударить сюда. Потом сюда, и сюда. И еще сюда. Ровные короткие движения, похожие на вспышки. Четко и быстро.
Наконец-то.
Кто размазал по стене краски? Ровные линии, мягкие разводы. На ощупь похожи на бечевку. Если скрутить -- толщина каната, переполовинить -- толщина веревки на которой повесился отец. И здесь не отпускает.
***
Предчувствуя дурное, Глеб отпросился с работы. Он бежал домой, как никогда, а дурное чувство внутри росло, пускало щупальца по нервам, подбиралось к мозгу. Ему не успеть! Он опоздал! Куда?
На лестнице послышался короткий вскрик. Детский? Женский? Не понять? Почему так уверен, что из его квартиры. И соседка выглянула. А дверь не отпирается! Не успеть. Не успеть. Не успеть!