О том, чтобы отойти подальше, чем до соседнего дома и пошушукаться с одногодками в укромном месте, не могло быть и речи. Мне нельзя было звать во двор знакомых, потому что "они чужие и нечего тянуть к себе шушеру". Всех вокруг стоило опасаться, никому не верить и жить отшельницей. Меня это не устраивало, но стоило высказать несогласие и обрушивался поток недовольства, благодаря которому я выносила только один урок: мое существование всем в тягость, я дрянная и неблагодарная и должна всю жизнь благодарит родителей за то, что они терпят мой склочный характер, выслушивают мои претензии и постоянно идут у меня на поводу, стремясь обеспечить жизнь "не хуже других".
Мать принимала любую мелочь за возможность лишний раз меня уколоть. Меня винили во всем: в том, что родилась девочкой, в том, что вообще родилась, что мать до сих пор терпит моего отца, чтоб я не росла в неполной семье, что она ненавидит меня за то, что ей пришлось выскочить замуж, потому что "было под сраку лет, а ребенка в одиночку растить зазорно", что завели коз, потому что мое слабое здоровье требовало вечного молока, а теперь я просто богу дожна молиться за то, что меня любят и "просят" помочь по дому. Мои потребности в счет не принимались.
Мне разрешалось играть только с несколькими соседскими детьми, тремя мальчиками и двумя девочксми, одна из которой была умственно отсталой. Сначала я общалась с ней из жалости, но потом даже стала получать от этой дружбы некоторое удовольствие! Выбора- то все равно не было. Со временем наша компания распалась. Мальчишек стали отпускать гулять во взрослые компании, а потом и девочка -- моя ровестница, тоже нашла себе новых подруг. Их круг интересов расширился, мой -- сузился до размеров одного человека. Мне уже откровенно было с ней неинтересно, но все остальные сельские подростки воспринимались, как дурная компания, в которую мне навсегда был закрыт вход. Отличная тактика. Нет друзей -- нет поддержки, а значит, -- некуда уйти, если захочешь-, и самое главное - никто не защитит.
Все взрослели, у них появлялась личная жизнь, зарождались первые чувства и переживания. Мне же оставалось только глядеть в окно и мечтать о том, что уже проходило мимо меня. Никаких чувств, никаких подростковых переживаний. Несколько раз мне уделял внимание одноклассник, просил помочь с уроками или прийти послушать вместе музыку. Его пустили всего несколько раз. Потом родители недвусмысленно дали понять, что не желают видеть его в своем доме.
На виду ролители тщательно соблюдали приличия, действуя якобы в моих интересах, но на самом деле все было иначе. Разрешая что-то для видимости перед другими, они смотрели на меня так, что я понимала, -- стоит мне согласиться и получить желаемое (например, собрать знакомых на свой день рождения. Тех, кого хочу видеть я, а не староватых бухих родственников), и моя жизнь превратиться в ад.
Я не ходила в школьные походы, потому что мне запрещалось. Несколько раз за мной приходили одноклассники, но я вынуждена была отказаться и даже признаться в том, что сама не хочу никуда идти, потому что они просили, чтобы я позвала родителей и они могли бы договориться с ними о моем безопасном походе. Знали бы они, чем это грозило! Потом мне долго не было бы жизни, а мне не хотелось слушать, какое я наказание, как опостылела матери.
Поэтому, после нескольких попыток общаться со мной, то один, то другой одноклассник решал, что я все придумываю и просто сама не хочу вливаться в компанию, прикрываясь родителями. Появился новый повод для насмешек, а иногда и травли. Защищаться я не умела, только вжимала голову в плечи и молчала, старалась стать незаметнее и молилась, чтобы про меня забыли.
Вы были маленьким ребенком в положении раба? Нет? И не надо. Это сводит с ума, озлобляет, оставляя внутри плотный кусок ненависти ко всему и вся. Отца нет уже семь лет, но очень глубоко в душе я ненавижу его за последние, отравленные упреком три года. До этого момента я думала, что он меня любил.
В те немногие часы, когда был дома, он заботился обо мне, защищал от нападок женщин. В детстве он часто убеждал меня, что я -- любимая папина дочка, и как долго ему хотелось, чтобы я родилась. До этого у него от первого брака был сын, с которым он никогла не общался. В нашей семье эта тема не полнималась. Лишь иногда, когда отец на праздники устраивал матери особенно ожесточенные пьяные разборки с избиением и вышвыриванием вещей, сквозь крики я слышала ее упреки в том, что он отказался от сына, но долго не могла понять от какого. Я была уверена, что в семье я единственный ребенок, пока однажды учителя не спросили меня о брате. Разрыв между нами был в пятнадцать лет и о его существовании со мной до этого дня не говорили.