В четверг, в первую половину дня, — много визитов, также и к Кунику[58]. В полдень у посланника. Вечером — к Менаевым, где блистали красивые дочери Фелейзен[59]. В пятницу вновь обед в дипломатическом представительстве. А в понедельник — русский сочельник.
Мои любимые Шлёцеры!
Я живу здесь непрекращающейся очаровательной жизнью. Все люди восхитительно любезны, погода прелестная, званые обеды поистине шикарны, город в своем зимнем одеянии роскошен, — вкратце, я необычайно весел. Мой посланник, равно как и его жена, добры по отношению ко мне, чего я никак не ожидал; почти каждый день он приглашает меня к себе на обед и облегчает во всех отношениях мое общительное поведение и жизнь. В первый день Рождества при минус 20-ти градусах он в течение почти трех часов совершал со мной объезды, чтобы ввести меня в круги дипломатического корпуса и придворной знати. Наравне с таким шефом, лучше которого я и не могу себе пожелать, радушие добрых Штиглицев превосходит мои самые смелые ожидания. Приглашения к обеду, званому вечеру, в итальянскую оперу или théâtre français[60] — не проходит и дня, чтобы я самым прелестным образом не получил признаки жизни из этого дома, гостеприимные объятья которого уже долгие годы открыты перед любым из Шлёцеров. Вчера там был обед в честь герцога де Осуна[61] — столовое серебро, серебряные блюда, от которых трещали столы. В высочайшей степени добродушно у Хаймбюргеров, у которых каждую среду собирается весьма интересное общество за столом, сервированным при этом самым замечательным образом.
Вчера вечером я был с господином Хитрово и его супругой[62], церемониймейстером, в итальянской опере. В соседней ложе позже появился мой шеф, который дал мне знать, что на следующий день я должен быть представлен императору[63]. Сегодня продолжилось торжество, в ходе которого помимо меня были рекомендованы три других дипломата — сардинец[64], турок[65] и француз[66]. Император обратился ко мне по-немецки: «Вы сын нашего старого доброго Шлёцера?» — «Значит внук нашего историка[67]?» — «С каких пор Вы на прусской службе?» — «Вы очень похожи на своего отца. Он был здесь в 1836 г.; затем я видел его в Любеке в 1841 г. Вас также зовут Нестор?» и т.д. Императорская манера держать себя, строгая, но вместе с тем мягкая и доброжелательная. В тот же день, в 6½ вечера, обед в «Дононе»[68]. Константин Фелейзен[69] проспорил; лаффитт[70] за 8 рублей, йоханнисбергер[71] и т.д., часто выпита только половина бутылки — настоящая петербургская традиция!
Какое наслаждение прогуляться в час или два часа по Невскому проспекту! Там, где так сконцентрирован весь блеск, где такая пестрая жизнь и при этом столько много оригинальности! Когда одна из старых запряженных четверкой лошадей карет какой-нибудь боярской фамилии пробивается сквозь снег, в то время как мимо нее справа и слева проносятся изящные сани в толстой обивке с возницами и проворные лошади, а кокетливые глаза блестят из-под горностая, соболя и бархата; или когда медленно прогуливаешься мимо фасадов роскошных домов в толпе пешеходов со всех стран мира, ярких мундиров, национальных одежд и уличных торговцев, которые за своими медными самоварами и Prikuska[72] громко предлагают свои чай и прикуску, тогда забываешь о Бульварах[73], Риволи[74], Линден[75], Юнгфернштиг[76]. Он такой единственный! Вкратце — мне не хватает в здешней жизни только моих любимых Шлёцеров и необходимых рублей серебром.
Мои горячо любимые родители!
Слишком много расспросов со всех сторон о моем хорошем папе. «Est-ce que vous êtes le fils de Mr. Schloezère à Lubec?[77]» – «Ваш отец все еще здоров и весел?» и т.д. Это обычные приветственные обращения. Также и принц Ольденбургский[78], которому я был представлен на днях, осведомился о тебе в своей обычной манере, точно также и князь Голицын. В прошлый четверг встретил графа Нессельроде на вечере у Штиглицев, у которых вновь состоялся soirée musicale[79]: крейцерова соната Бетховена[80], трио Вебера[81], соло и дуо в исполнении Лаблаш и его невестки, в час — званый ужин; при этом весьма избранное общество, состоящее из высших кругов дипломатии, искусства, финансовой верхушки и красивых женщин в роскошных туалетах. Там я также встретил графа[82], который незамедлительно сообщил мне, что получил от тебя письмо, мой дорогой папа. Затем он перешел к «Шазо». Человек, в которого невозможно не влюбиться. Какое уравновешенное спокойствие! И при этом такая скромность. На следующее утро аудиенция у Петра фон Ольденбурга. Когда я закончил и спустился по лестнице, внизу стоял граф, который положил сообщить о себе и, пока о нем докладывали, сказал мне, что еще вчера ночью после званого вечера дочитал до конца господина Шазо, история с женитьбой которого особенно его развеселила. Затем он спрашивал меня о массе подробностей, пока не пришел лакей, чтобы проводить его к принцу. Не могу скрыть, что каждый раз, когда я встречаюсь с графом, пребываю в некоем внутреннем волнении, чувство, которое я совершенно не испытываю по отношению к князьям, но имею к этому человеку, поскольку вижу в нем перед собой четверть века европейской истории, которую он помогал творить вот этими самыми прелестными небольшими руками. Через несколько минут чувство волнения уходит, поскольку этот пожилой мужчина очень добродушный и заставляет каждого чувствовать себя à son aise[83].
59
Дочерями банкира и генерального консула великого герцогства Баден в Петербурге Константина Карловича фон Фелейзена (1804–1870) были Васса Константиновна, в замужестве — фон Халл (
61
62
70
Лафит (точнее, Шато Лафит;
71
Йоханнисберг (
72
Здесь и далее употребляемая Курдом фон Шлёцером транслитерация русских слов буквами немецкого алфавита сохранена в соответствии с печатным изданием его петерубргской корреспонденции.
73
74
75
76
80
Крейцерова соната (Соната № 9 для скрипки и фортепиано ля мажор, op. 47 (1802)) — одно из наиболее известных камерных произведений Л. ван Бетховена. В России соната приобрела особую известность благодаря повести Л. Толстого «Крейцерова соната».
81
Трио для фортепиано, флейты и виолончели соль минор, Op. 63, J. 259 составлено К.М. фон Вебер в 1818–1819 гг. и опубликовано в следующем году (1820). Это одна из его самых значительных камерных пьес.