– Евангелие от изоляционизма? – Боюсь, мои слова прозвучали слишком резко.
– Евангелие творцов христианского общества на руинах последних двадцати лет.
– Но разве это не христианский долг – бороться против нацистского мировоззрения? – заявил я.
– Думаю, британская армия пополнится немалым числом ирландских добровольцев, когда придет время.
– Но Дэв не собирается возвращать Англии порты по Договору, – возразил я.
– Не собирается, – подтвердил святой отец. – Это все равно что напрашиваться на вторжение немцев.
Отец Бреснихан налил мне еще чашку восхитительного кофе Кэтлин и открыл новую пачку сигарет.
– А в вашем приходе есть сторонники синерубашечников? – поинтересовался я.
– Слава богу, нет, – ответил церковник. – Во всяком случае, мне об этом неизвестно. Епископ жестко настроен против этого движения. Однако при всем желании вряд ли можно выяснить, не примкнул ли к ним какой-нибудь честолюбивый юноша в надежде возвыситься.
– Например, Кевин Лисон, – беспечно предположил я.
Святой отец был шокирован:
– Кевин? О нет! Он амбициозен, но не настолько, чтобы играть в темные игры. Кевин черпает силы в соперничестве со старшим братом. Фларри – герой в отставке, но в глазах людей он до сих пор окружен романтическим ореолом. Кевин не участвовал в беспорядках и не сражался в Гражданской войне. Для этого он слишком осторожен.
– Шеймус называет его выскочкой, – заметил я небрежно.
– Неужели? Это уж слишком, – произнес хозяин дома. – О'Донован – один из последних романтиков уходящей эпохи, преклоняющийся перед ее героями. Он никогда не признает, что Кевин помогает возрождению страны.
«И набивает собственный карман», – чуть было не вырвалось у меня. Вместо этого я поведал, что Фларри и миссис Лисон пригласили меня в гости. Отец Бреснихан бросил на меня очень странный взгляд – я на мгновение почувствовал себя голым.
– Надеюсь, вы не станете возражать, если я дам вам один совет, – веско произнес церковник. – Вам следует опасаться миссис Лисон.
– Опасаться? – в притворном изумлении воскликнул я. Во мне бурлило тайное ликование, но я старался сохранить ошеломленное выражение лица. – Опасаться? Но почему?
В первый раз я наблюдал замешательство отца Бреснихан.
– Она не делает попыток войти в наше общество, – неубедительно проговорил священник.
– Но возможно, в этом виновато общество, святой отец? – простодушно спросил я. – Англичанка. Иностранка. Сельские люди всегда подозрительны к чужакам.
– Я уверен в обратном, – резко возразил он.
Казалось, церковник с трудом держал себя в руках.
– Я должен оберегать моих прихожан от скандалов, – нервно продолжал он. – Миссис Лисон провоцирует ссоры.
– Но почему? – с преувеличенной наивностью поинтересовался я.
– Потому что…
Но я так и не узнал, какую причину собирался назвать отец Бреснихан. Его взволнованную речь прервал кот. Животное, мирно дремлющее у него на коленях, рванулось с хриплым мяуканьем из-под руки хозяина и бросилось под стол. Бледное лицо святого отца покраснело, когда он, наклонившись, попытался извлечь кота из убежища.
– Бедный котик! Я сделал тебе больно? Ну, иди же сюда, глупый! – смущенно бормотал хозяин дома.
Глаза кота горели недобрым огнем.
– Ну, не хочешь – не надо! Это кара за то, что я заговорил о скандалах и сплетнях, мистер Эйр. Видит Бог, я не хотел этого делать! – Он сжал дрожащие руки на коленях. – Впрочем, я ожидаю от вас согласия с моими взглядами на смертный грех.
Я изобразил недоумение. Будто не понятно, куда он клонит! Неужели святоша наблюдал наши дурачества на побережье? Но кто он такой, чтобы воспитывать меня, черт побери?!
Я осторожно заметил, что мы с миссис Лисон, выбравшись на пикник, встречали похоронную процессию, бредущую по пескам. По ответным словам святого отца стало ясно, что он нас не заметил.
– Вы должны быть очень осторожны. Говорят, посередине бухты есть зыбучие пески.
– Я видел, как шествие направилось окольным путем.
Мы дружелюбно поболтали об ирландских похоронных обычаях. Я заявил, что традиция выражать солидарность со скорбящими трогательна, но невозможность обогнать процессию доставляет массу неудобств.
Святой отец рассмеялся:
– Это еще не самое худшее! Здесь, на западе, одно время бытовал обычай, когда сидящему у гроба священнику все родственники и друзья покойника давали деньги. Считалось, чем больше человек отдал денег, тем сильнее его скорбь. Деньги как символ теплых чувств, представляете! Хорошо, хоть нам удалось избавиться от подобной практики.
Несмотря на тот единственный неприятный эпизод, вечер мне понравился. Отец Бреснихан проводил меня до двери. Его кот, снова вернувшийся к хозяину, дремал у него на плече. После нашей беседы я проникся к святому отцу каким-то уважением и даже восхищением. Благородный человек, очень умный. Он имел право давать мне советы, и в его присутствии я почти желал им последовать.
– Заходите еще. Да благословит вас Бог, – дружелюбно сказал он, и в его густом голосе не слышалось ни формальности, ни елейности.
Дневник подсказывает мне, что через два дня последовало приглашение в дом Кевина Лисона на тот самый отвратительный обед – точнее, плотный ужин с чаем. Сад позади их основательного каменного дома служил пристанищем многочисленным детишкам. Которые из них были отпрысками Майры и Кевина, мне так и не удалось выяснить. Хозяйка заставила их показать мне все, на что они способны, вплоть до джиги. Она сама аккомпанировала на стареньком пианино у открытого окна: ребятишки танцевали с торжественными лицами, негнущимися руками, телами и ногами, мелькавшими, словно опадающие листья в грозу.
– Кевин хочет, чтобы вы сфотографировались с детьми. Вы не против?
Майра Лисон, выстроив группу детишек вокруг меня, – несколько раз щелкнула кнопкой фотоаппарата.
– Любой из них будет счастлив иметь фотографию, на которой они стоят рядом со знаменитым писателем. Не так ли, дети?
– Да-а-а, – не слишком восторженно подтвердило несколько голосков.
– А теперь я сфотографирую вас одного для моего альбома, – настырно щебетала Майра. – Отойдите, дети! Чай ждет вас в детской!
Я подчинился, надеюсь, любезно. Не важно, сколь умело писатель изображает презрение к подобным вещам, на самом деле ни один человек не остается равнодушным к тому, что с ним носятся как со знаменитостью. Хотя воспоминания о восторженных поклонниках вызывают лишь отвращение, словно книга, складно написанная, но лишенная всякого смысла. Я даже переменил свое мнение о Майре: на свежем воздухе в компании детишек она казалась более раскрепощенной и даже позволила пряди золотисто-каштановых волос упасть на ее раскрасневшийся лоб. Типичная ирландка из среднего сословия, в эти минуты она чувствовала себя на своем месте. Материнство было ее стихией.
Гостиная, куда мы вошли, выглядела уныло. Она была загромождена новым, с иголочки, мебельным гарнитуром, выглядевшим так, словно его только что выписали по почтовому каталогу. Комната не походила на жилое помещение. Я даже представил, как дети Лисонов, дрожа, садятся за пианино на уроках музыки.
Вошел Кевин. Голова высоко поднята, на лице застыла акулья улыбка. Чем-то озабоченный, но любезный. Здесь, в собственном доме, он сильнее обычного производил впечатление подкаблучника. Стол ломился от разнообразных блюд – ячменные лепешки, сдоба, сардины, свекла, вареные яйца, сладкий крем, покрытые сахарной глазурью пирожные, соленья, ветчина и язык, – которыми хозяйка дома усердно потчевала меня.
– Вам надо хорошенько подкрепиться, мистер Эйр, после всей этой сухомятки у себя в коттедже, – ворковала она беспрерывно. – Вы ужасно худой. Правда, Кевин?
– Не докучай человеку, Майра! – сердито ворчал муж. – Он сам знает, что ему нужно. Оставь его в покое!