– Но вы-то верите? – умоляюще спросил священник.
– Я – нет, – отрезал собеседник. – Вы перевозбудились. Вам нужен продолжительный отдых.
– Но это же правда! – в отчаянии вскричал фанатик. – Говорю вам: это правда!
– Тогда докажите, – спокойно заявил Лисон.
– Доказать? Но как?
– Вы говорите, что бросили нож в реку, – с расстановкой проговорил мой друг. – Это был тот самый нож с вашими инициалами?
– Да, – подтвердил святой отец.
– Найдите этот нож, и я вам поверю, – хрипло произнес вдовец.
Отец Бреснихан уставился на Фларри. Понял ли священник своим расстроенным умом, что с ним произойдет? Почему он тщился убедить Фларри в правдивости своего невероятного рассказа? Истины мы уже никогда не узнаем.
Что касается меня, я до сих пор питаю к святому отцу величайшее уважение. Он был интеллигентным, смелым и честным человеком и, несомненно, добросовестным священником. Я не держу на него зла, хотя его молчание заставило меня пережить ужасную неделю, подозреваемого полицией и сомневающегося, не сам ли я лишил жизни Гарриет в помрачении рассудка. И я давно простил убийство моей подруги. Глубочайшее отвращение, смешанное с неудержимым вожделением, обратившим отвращение против самого себя, – мог ли справиться с этим бушующим потоком страстей кто-нибудь другой? Отец Бреснихан остается для меня трагической фигурой, а античные авторы считали, что трагедия свершается из-за фатальной ошибки героя.
Бреснихан в своем неведении и отвращении к сексу бросал вызов самой безжалостной из богинь – Афродите. Именно она, ополчившись на священника, погубила его жизнь в несколько минут.
Возможно, он был наказан за грех гордыни – высокомерное презрение, с которым он всегда противостоял воплощению Афродиты в женщине. Не знаю. Гарриет никогда не вызывала у меня омерзения, но она и меня была способна заставить в панике замахнуться на нее ножом, чтобы прорубить себе путь к свободе сквозь лианы ее цепких рук.
Невозможно догадаться, в какой момент Фларри почувствовал истинность слов отца Бреснихана. Вероятно, он понял горькую правду раньше, чем бросил вызов святому отцу, потребовав найти нож. Фларри после смерти жены превратился в человека, обуянного единственной страстью – желанием мести. Полагаю, вы можете счесть, что мой друг был безумен, как и все одержимые. Он не был интеллектуальным человеком: наполовину крестьянин по образу жизни, партизан по профессии, удивительно великодушный, когда этого меньше всего можно было ожидать (по крайней мере, в отношении меня), но в глубине его души скрывался коварный и безжалостный боец, не сомневающийся, что враг, разрушивший самое дорогое, должен искупить вину ценой собственной жизни.
Итак, когда я увидел разыгрывающийся перед моими глазами последний акт трагедии, то застыл в молчании, словно греческий хор, сперва ошеломленный и недоумевающий, а затем окаменевший от ужаса.
– Найдите этот нож, и я вам поверю, – произнес Фларри.
Отец Бреснихан бросился в воду. Из-за мощного течения и неровного речного дна он несколько раз оступался. Но священник упрямо прокладывал себе путь в направлении омута, а добравшись, начал неумело нырять в него. Фларри описывал Конканнону, как святой отец погружался в воду снова и снова, но появлялся на поверхности с пустыми руками. Церковник выглядел жалко – с перекошенным лицом он судорожно цеплялся за скалу, чтобы не быть смытым течением.
В этот момент подъехали мы с Майрой. Ныряльщик с торжествующим криком размахивал каким-то предметом, словно выловил жемчужину. Я навел бинокль на него и увидел, что это было.
– Застрял между камнями! – донесся до меня возглас отца Бреснихана.
Но почему моему другу взбрело в голову послать святого отца на поиски рокового клинка? Тут священник покачнулся и исчез в воде, потом показался чуть ниже по течению и неуклюже поплыл к берегу.
Майра тихонько всхлипывала рядом со мной. Я навел бинокль на Фларри, возвышавшегося, словно скала, у кромки воды. В этот момент великан забросил удилище. Я проследил за искусственной мушкой, приземлившейся с неимоверной точностью на поверхность воды чуть выше головы отца Бреснихана.
До меня долетел звук быстро сматываемого спиннинга. Я наблюдал за движением рук рыбака, он снова взмахнул удочкой. Священник схватился рукой за ухо, словно его укусил шершень, и снова погрузился под воду. Когда бедняга наконец вынырнул, из его уха струилась кровь – крючок вошел в хрящ.
– Матерь Божья, что это Фларри делает? – испуганно пробормотала Майра. – Разве так спасают утопающих?
А удильщик тем временем медленно сматывал катушку, играя со своей добычей, подтягивая святого отца все ближе к берегу. Теперь несчастный выбрался на мелководье и мог бы легко встать, пройдя оставшийся путь по колено в воде, если бы Фларри так туго не натягивал леску, что отец Бреснихан должен был либо лишиться половины уха, либо покорно ползти вдоль берега, словно пойманная рыба.
И только несколько часов спустя я сообразил, что он мог бы разрубить леску ножом, который все еще сжимал в руке.
Лицо Фларри казалось застывшей гипсовой маской – он лишь слегка надувал губы, примериваясь, не порвется ли леска от натяжения. Мой друг выглядел настолько обыденно, что вся сцена производила еще более нереальное и фантастическое впечатление. Я был так сбит с толку, что не мог постигнуть смысла загадочного зрелища, разыгранного перед нами Флоренсом Лисоном и отцом Бресниханом.
И тогда настал момент истины. Священник, которого вели, словно овечку на заклание, встал на колени на полосе гальки, отделяющей лужайку от речных волн. Он мог бы перерезать леску, но не делал этого. Я заметил, как рука партизана потянулась вниз, нащупывая что-то в траве под ногами. Я следил, как святой отец протягивает ему клинок. Я видел бесстрашный взгляд святого отца и его шевелившиеся губы. Лисон передал потом Конканнону, что последними словами отца Бреснихана были:
– Нет, Фларри! Не бери греха на душу, сын мой!
Но правая рука Фларри, снимающая багор, поднялась. Мы с Майрой, выйдя из оцепенения, закричали и бросились вперед. Но багор со смертельной жестокостью вошел в шею стоящего на коленях человека.
Эпилог
Будучи литературным агентом покойного Доминика Эйра, не могу не добавить пару слов к этому странному и нетипичному для него повествованию. Он сам написал на первой странице: «Не уверен, захочу ли я когда-нибудь опубликовать ее». После внезапной смерти писателя несколько месяцев назад, разбирая его бумаги, я наткнулся на эту рукопись и принял решение обнародовать ее.
Мне было нелегко сделать это по двум причинам. Во-первых, роман стилистически выпадает из ряда его изданных произведений. Они, на взгляд непрофессионала, ироничны, немного суховаты, но интеллектуальны и к тому же великолепно написаны и самодостаточны. «Душевная рана» же является скорее романтической мелодрамой (на титульном листе название «Возьми ее нежно» зачеркнуто и поверх написана цитата из Шекспира). Как воспримут эту книгу поклонники творчества Доминика, я не могу представить. Однако его издатель, хотя и разделявший моих сомнений, позволил роману увидеть свет. Второй причины своих сомнений я коснусь позже.
Я часто размышлял, действительно ли этот роман («Я не люблю откровений в литературе», – говорил Эйр) был задуман в предчувствии близящейся смерти. На самом деле писатель не нуждался в подобной исповеди, поскольку задолго до последней войны он был принят в лоно Католической церкви. Но если сюжет книги автобиографичен, Доминик вполне мог прийти к мысли, что он заслуживает лучшей участи, чем быть навсегда похороненным под печатью молчания.
Название, избранное им для книги, намекает на события очень личного характера, по какой-то причине не дававшие ему покоя.