Таким образом, могло существовать личное поклонение и официальным богам. Мы обладаем археологическими и литературными свидетельствами индивидуального почитания одного из олимпийцев, или какого-нибудь второстепенного божества, или местного героя, к которому люди чувствовали особое расположение. Наиболее известный пример из литературы, вероятно, «Ипполит» Еврипида, к которому я вскоре обращусь. Однако для начала вкратце обсудим археологические свидетельства. Они распадаются на два вида и относятся к сельской религии и домашней религии.
В некоторых французских провинциях, например в Бретани или Савойе, до сих пор встречаются вдоль дорог, или на вершинах гор, или на побережье маленькие часовни, посвященные Деве или какому-нибудь святому, украшенные дарами и цветами. Верующий, который заходит в такую часовенку с подношением, является частным посетителем. Никто его не контролирует; не обычай приводит его; он отнюдь не обязан приходить сюда, как, скажем, должен приходить к мессе в своей деревне, как это делает каждый. Нет, он подходит к придорожной часовне, следуя влечению души, желая помолиться, обратить свое сердце к сердцу благой Девы или святого.
Так и Павсаний, путешествуя по дорогам Греции во II столетии нашей эры, видел небольшие сельские святыни, которые, будучи зачастую заброшенными, а то и пребывающими в руинах, все-таки оставались живыми молитвенными местами для простых жителей округи. В своей книге «Греческая народная религия»[9] Нильссон подчеркивал именно этот, сельский, аспект греческой религии, показывая его значение для индивидуального благочестия. У этой сельской часовни крестьянин, шедший в город продавать выращенные им овощи, непременно останавливался, и точно так же поступал, наверное, и пастух, гнавший стадо. Они подносили богу или местному герою какой-нибудь небольшой дар. В свою очередь они ожидали от него поддержки в своих начинаниях, защиты для своей семьи, своего урожая, своего скота... Мы сделаем ошибку, если будем рассматривать это подношение, подразумевавшее возможность ответного благодеяния, как простой обмен или сделку. Несомненно, вероятность этого имелась, и именно так Евтифрон у Платона определяет религию.[10] Но Евтифрон — предсказатель, т. е. человек нерелигиозный. Религиозному человеку от природы присуще уповать на бога. Он дает ему какие-то дары, поскольку любит его; и поскольку бог силен и благ, поскольку такой человек верит в него, то ожидает от него, что вполне естественно, помощи и защиты. Сделкой это является не в большей мере, чем общение между ребенком и родителями или между младшим и старшим товарищами. Кроме того, даже если такой человек не принесет никакого дара, его молитва может быть услышана. Послушаем забавную эпиграмму на македонца Аддея, настоящего «сельского джентльмена», как его назвал Маккейл, жившего в начале IV в.: «Если ты будешь проходить через центр Потидеи и на перекрестке увидишь святилище героя, которого зовут Филопрагмон («любитель дела»), то скажи ему, какое дело собираешься совершить; и будь уверен, услышав это, он обязательно облегчит твое дело».[11]
Иногда один взгляд на какое-нибудь высокое и красивое дерево заставлял простых людей поверить, будто некий бог обитал в нем. Все, что вызывало ощущение особенной красоты и мощи, для греков было чревато божественностью. Уместно вспомнить знаменитый пассаж из Федра,[12] когда в начале диалога Сократ со своим юным другом бредут босиком по течению Илиса и приходят к громадному платану. Здесь они находят родник, мягкий травянистый склон, на котором можно растянуться в тени под шелест листвы, шум воды, стрекот цикад. Подобные чарующие уголки являются для древнего человека местами сакральными, местами молитвы. И именно молитвой заканчивается Федр: «Милый Пан и другие здешние боги, дайте мне стать внутренне прекрасным! А то, что у меня есть извне, пусть будет дружественно тому, что у меня внутри».[13]
Еще одна черта греческой религии, которая могла, которая должна была вызывать чувство личного благочестия, это связь с домашними культами. Этот аспект также затронут Нильссоном в его описании Зевса Ктесиоса, охранявшего семейное имущество, и Зевса Филиоса, покровительствовавшего застольям.[14] Дейсидаимон Феофраста, который является не столько «суеверным» в нашем современным смысле слова, сколько «человеком, чрезвычайно тщательно отправляющим ритуалы в честь богов», имеет у себя дома божественный образ, которому поклоняется в определенные дни и которому подносит дары.[15] Тот же Феофраст рассказывает о домашней религии следующий анекдот: один богатый житель Магнесии, что стоит на Меандре, пришел как-то в Дельфы. Каждый год он имел обыкновение совершать пышное, очень щедрое жертвоприношение. Закончив гекатомбу в Дельфах, он спросил оракула, кто самый благочестивый среди людей. Пифия отвечала, что самый благочестивый — Клеарх, бедный житель Метидрия в Аркадии. Магнесиец потом отправился к Клеарху и спросил его: «Как ты почитаешь богов?» Клеарх ответил: «Я исполняю все свои религиозные обязанности очень скрупулезно. В установленное время с радостным сердцем приношу жертвы, каждый месяц на новолуние предлагая венки и поклоняясь Гермесу, Гекате и другим божественным фигурам, которые перешли ко мне от предков, почитая их воскурением благовоний, жертвуя ячмень и маленькие хлебцы».[16]
8
Aristophanes. Ranae 886 сл. [Аристофан. Лягушки, 884-885. Пер. Ю. Шульца. — Прим. пер.].
10
Plato, Euthyphro 14e 6-8: «Итак, Евтифрон, благочестие — это некое искусство торговли между людьми и богами. — Что ж, пусть это будет искусство торговли, если тебе так нравится». [Цитируется по Собранию сочинений Платона в 4-х тт. М., 1990-1994. Перевод Евтифрона С. Я. Шейнман-Топштейн. — Прим. пер].
11
Anth. Pal. VII. 694. Ср. строку 3, ειπείν οίον έπ' έργον άγεις πόδας κτλ с богом συνεργός [содействующим] в Ar. Eq. 588 (Νίκη, в молении к Афине) [«Сказать, на какое дело ты идешь»], Eur. Med. 396 (Геката), Hipp. 523 (Киприда), Ion 48 (Аполлон), и ср. Ehrenberg, op. cit.. 254, 1. См. также бога σύμμαχος |союзный], Archilochus fr. 75 Diehl (Гефест), Eur. Heraclid. 766 ff. (Зевс), Suppl. 628 ff. 75 (Зевс), а также очень часто встречающиеся формулы типа σύν θεώ (или θεοΐς) [с богом], ούκανευ θεού, ού θεών άτερ [не без бога, не вдали от бога] и т. п.
14
Nilsson, op. cit., 65 [f.; см. также Griechische Religion, I, 378 ff., и «Die Götter des Symposion», Symbolae Danielsson (Uppsala, 1932) 218 ff.
16
Theophr. ap. Porphyr. de Abst. 2. 16 (Nauck) 145 ff. Ср. ежедневное воскурение фимиама ученым Никием перед кедровой статуей Асклепия, Theocr. Epigr. 8 (Anth. Pal. VI. 33. 7); ср. также M. P. Nilsson, «Pagan Divine Service in Late Antiquity», Harv. Theol. Rev. XXXVIII. (1945) 64, и историю с Ликомедом, «претором эфесян», который установил в своей спальне изображение апостола Иоанна и творил в честь его культ с помощью венков, свечей и жертвенника (M. R. James, The Apocryphal New Testament [Oxford, 1945] 233). Во II в. н. э. Апулей говорил, что Эмилиан не благочестив потому, что nullum in villa eius delubrum situm, nullus locus aut lucus consecratus. «Et quid ego de luco et delubro loquor? Negant vidisse se qui fuere saltern in finibus eius aut lapidem unctum aut ramum coronatum». Apologia 56. 5-6 [«B его поместий нет ни одного святилища, ни одного посвященного богам места или рощи. Да что говорить о роще и святилище?! Те, кто бывал в его поместиях, говорят, что не видели там даже камня, умащенного маслом, или ветви, украшенной гирляндой». Цит. по: Апулей. Апология. М., 1956. Пер. С. П. Маркиша].