– Не могу больше, – рыдала она, чувствуя, как дети тянут в стороны ее груди. – Я чувствую себя каким-то животным, молочным комбинатом на ногах.
– Надо потерпеть, милая, – говорила нянюшка, поглаживая то голову Маши, то Саши, то самого ревущего адвоката. – Материнское молоко для них сейчас самое оно. Крошкам всего четыре месяца. Нельзя отнимать их от груди.
Между тем молока катастрофически не хватало, и, несмотря на то, что груди субтильной Лизы после родов превратились в два молочных бидона, младенцы упорно не желали показывать прибавку в весе. Было решено докармливать детей смесями. После того, как малыши опустошали грудь и, плача, требовали добавки, няня и Лиза давали им еще порцию молочной смеси.
Сидя с дочкой на руках, Лиза не переставала жаловаться:
– Не представляете, Лида, я так отупела, что, мне кажется, стала забывать даже буквы. Наверное, мне уже никогда не вернуться на работу.
Дверь тихонько отворилась.
– Ну, и правильно, – раздался вдруг неспешный голос. – И думать забудь о своей работе. Детям нужна мать. Если захочешь, ты сможешь вернуться туда через семь лет, когда Саша и Маша пойдут в школу. Правда, тогда их нужно будет адаптировать к учебному процессу. Накинем еще три года. Всего получится десять лет.
Десять лет! Да некоторым убийцам в практике Лизы давали меньше!
Но свекровь, разумеется, знала все лучше. Именно она зашла сейчас в детскую и расположилась у входа на кушетке. Мадам Мерцалова (так про себя ее называла Лиза) была, как всегда, во всеоружии: тщательно причесана, в красивом шелковом халате, на губах ее блеск, глаза ясные и молодые. Еще бы! Ведь она всю ночь провела в своей комнате, проспав положенные восемь часов. Ольга Сергеевна чувствовала себя великолепно и никак не могла взять в толк, почему у невестки такой хмурый вид.
– Добрый день, Лиза. Здравствуйте, Лида.
Дубровская едва ответила ей, всем своим видом не соглашаясь с тем, что наступивший день будет добрым. Она вспомнила вдруг, сколько копий было поломано из-за ее прежней работы. Пристрастие Лизы к уголовным делам было малопонятно ее близким, которые часто сетовали на ее большую загруженность и невысокие гонорары. Сама мадам Мерцалова частенько упрекала невестку в том, что та не уделяет должного внимания мужу и прохладно относится к ведению домашнего хозяйства. Она горячо призывала Лизу сменить жизненные приоритеты, родить детей и зажить, наконец, жизнью нормальной замужней женщины. За такое чудесное перевоплощение свекровь обещала сделать все, что угодно. Она намеревалась поддерживать Дубровскую во всех ее начинаниях не только словом, но и делом. Она всерьез обещала нянчиться с внуками! И вот, когда замечательное событие наконец свершилось и семейство обзавелось чудесными близнецами, Ольга Сергеевна как-то сразу отошла в тень и появлялась в детской разве лишь за тем, чтобы расцеловать внуков, спросить про их здоровье и с чувством выполненного долга удалиться.
– Где же это видано, милая? Бросить детей ради какой-то там работы? – в голосе мадам Мерцаловой явно слышалось пренебрежение, словно речь шла о никчемной прихоти, а не о профессии, которой Лиза посвятила всю жизнь. – Ты теперь мать, значит, все свое время должна отдавать детям. На первом месте должна быть семья. Ну а работу можно воспринимать как хобби, любимое увлечение на час-полтора в день.
– Но есть женщины, которые умело сочетают материнство и карьеру, – возразила Дубровская. – Взять хотя бы жену британского премьер-министра. Она вышла на судебный процесс через неделю после рождения четвертого ребенка…
– …что вряд ли хорошо ее характеризует, – подытожила Мерцалова, всем своим видом показывая, что британский премьер ей не указ. – Честно говоря, милая, я не понимаю, почему ты упрямишься. Сама же понимаешь, выхода у тебя нет. Не бросишь же ты малюток.
Это звучало ужасно. «Выхода нет», – раздавалось похоронным звоном в ушах Елизаветы и означало, что жизнь ее разом кончилась. Нет, конечно, у нее будут материнские радости, вроде первых шагов ее малышей, молочных зубов, нежного «мама», произнесенного впервые. Будут утренники в детском саду и День знаний в школе. Но собственная жизнь Дубровской, ее мечты, надежды, амбиции отойдут на второй план. Она превратится в одну из сотен тысяч мамаш, тщетно пытающихся совместить то, что совместить не удастся: работу и уход за детьми. Она будет как сумасшедшая нестись из детского сада в суд, униженно просить следователя перенести следственное действие на другой день, поскольку двойняшки подхватили корь. В ее записной книжке появятся детские каракули, а из Уголовного кодекса пропадут некоторые страницы. Все это было грустно, но, кроме этого, Дубровскую терзало чувство вины. Ведь, несмотря на бессонные ночи, она уже успела полюбить малышей, прикипеть к ним всем своим сердцем. Не мать, а ехидна могла оставить грудных детей ради удовлетворения своего собственного «эго». Как ни верти, получался замкнутый круг, выхода из которого Елизавета пока не видела.