Прочитано. В ответ тишина.
Ты тоже решил меня бросить?
Сворачиваюсь под одеялом обиженным, уязвимым комочком и тихонечко плачу, пока могу, а то вдруг и это мне скоро запретят.
Глава 16
Юна
— Вставай, — трясёт меня за плечо Дана. — Юна! В универ опоздаешь.
— Я не поеду сегодня, — хрипло ответив, отворачиваюсь к стене. — Просто не трогай меня.
Сестра отваливает. Утыкаюсь взглядом в обои. Ничего не хочу. У меня апатия, депрессия и все эти модные диагнозы вместе взятые. Какое право Зарецкий имеет забирать у меня то, что дал не он?
Мама...
Тихо поднимаюсь с кровати. Умываюсь. Надеваю чёрные облегающие брючки, первую попавшуюся футболку. Белую. В коридоре нахожу свои кроссовки, брошенный рюкзак. Снимаю с вешалки куртку.
Отца уже нет. Это хорошо, не будет лишних расспросов. Не сказав сестре ни слова, тихо закрываю за собой входную дверь. Сбегаю по лестнице на улицу, жадно глотая звенящий утренний воздух.
На автобусной остановке нетерпеливо переступаю с ноги на ногу. Холодный ветер треплет распущенные волосы. Они больно хлещут кончиками по щекам.
Автобус битком. Я маленькая. Втискиваюсь между двумя парнями. Они, скорее всего, с автодорожного. На этом маршруте других учебных заведений нет.
Зачем я вообще об этом думаю? Чтобы занять голову и не начать рыдать прямо здесь.
Долгими, тягучими пробками доезжаю до конечной. Ещё немного пешком, и я на месте.
Как всегда, у больших распахнутых ворот женщины разного возраста продают искусственные цветы ядовитых оттенков, венки с чёрными лентами. Мне не нужны такие. Я взглядом ищу одну. Ту, что торгует сезонными живыми цветами.
— Сколько вот этот? — показываю пальцем на один.
— Семьсот, — заявляет она.
— Сколько?! — у меня аж рот приоткрывается от возмущения.
Нет, я все понимаю. Будний день. Холодно. Кушать хочется. Но семьсот рублей за цветы на кладбище?! Вы серьезно?
Ищу в рюкзаке кошелёк. У меня осталось пятьсот и мелочи рублей пятьдесят. Все.
— Вот этот возьми. За триста пятьдесят отдам, — протягивает мне разноцветные астры, стянутые простой чёрной ниткой по стеблю. Обдирает с них подвявшие листья. Мне становится стыдно. Впервые, наверное, настолько сильно за то, что не могу позволить себе купить цветы получше.
Забираю пестрящий яркими красками букетик. Отрываю ещё пару подсохших листочков. Прохожу через ворота, бреду по аллее, глядя только перед собой. Сворачиваю направо почти в самом конце. Немного вглубь, и я на месте.
— Мамочка...
Слезы сами бегут по щекам, стоило увидеть выгоревшую фотографию на куске светлого гранита. Перешагиваю через низкую резную оградку. Подхожу ближе, прикасаюсь пальцами очерчивая контур крестика.
— Мам, а я цветы тебе принесла. Живые. Как ты любишь.
Давясь слезами, выбрасываю засохший веник из специальной урны, заменяющей вазу. Выплескиваю застоявшуюся воду. Ищу колонку. Она где-то здесь, рядом. Слезы все текут, размывая картинку перед глазами. Нахожу воду. Набираю чистую.
Снова перешагиваю через оградку. Спотыкаюсь. Падаю, сильно царапая ладонь о торчащую из нее тупую пику. Боль пронзает все предплечье. Пережидаю жмурясь. Воду не уронила. Хорошо. Ставлю в неё живые цветы, расправляю так символично мазнув по ярким лепесткам своей кровью.
— Мамочка, ты прости, что я пришла поплакать. Мне больше не к кому. Они все забирают у меня. Наши с тобой танцы забирают, мам! — срываюсь и рыдаю в голос. Здесь точно никто не осудит. — М-мне т-так н-не хватает т-тебя, — заикаюсь в своей истерике. — Я б-больше н-не нужна н-никому. И М-максу н-не нужна. Т-только т-тебе была.
Пытаюсь сделать вдох. У меня не выходит. В груди больно, горло сдавлено, голова кружится и ладонь саднит. Хватаю ртом воздух как выброшенная из воды рыба.
— М-ма-ма, — хриплю, глядя на фото.
— Носом дыши, — слышу тихий мужской голос у себя над ухом. — Медленно вдыхай вместе со мной. Давай, маленькая.
У меня получается. Холодный сырой воздух щиплет раздраженные ноздри. Тёплая ладонь ложится мне на живот, слегка надавливая на него.
— Выдыхай через рот, — он продолжает говорить со мной.
Выдыхаю.
— Умница, — хвалит, как послушного щенка. — Ещё раз, Юна. Медленный вдох через нос. Выдох через рот. Дыши же, девочка. Сама. Давай.
И я дышу, послушно выполняя команды Воскресенского.
— А я все думал, когда рванет, — бубнит он скорее для себя.
— Тебе сюда нельзя, — тихо хриплю ему.
Макс, хмыкнув, поднимает меня с земли, держит одной рукой, второй старается отряхнуть мне штаны.