Когда жена мне все это рассказала, меня привлекли только технические подробности: как у них там охраняют, как сопровождают машины, как прослушивают телефоны и прочее. Но про это в романе, как сказала жена, было мало, а больше про психологию героев. И мне роман не очень понравился. А после моего разговора с Главой Государства я зачем-то о нем снова вспомнил и увидел все по-другому, и подумал, что во всем, что там произошло — и с симпатичным промышленником, и с его сыновьями, и с дочерью, и с молодым полицейским — по-настоящему никто из них не виноват. Просто такова жизнь...
Прошло месяца два (мы уже давно были в столице, и на дворе стояла мокрая осень), когда Генерал собрал нашу смену перед тем, как ей заступать на дежурство. Он нервничал и, отдавая распоряжения, смотрел куда-то поверх наших голов. Казалось, он занимается необязательными мелочами, в которых мы разбирались получше его, оттягивая разговор о главном. Наконец он сказал:
— Да, вот еще что, чтобы не забыть. В 23.00 прибудут двое,— Генерал подробно описал их внешность, одежду, особые приметы, как бы ища для себя опоры в этих непреложных фактах. — На воротах пропустить без пропуска и без досмотра, а на остальных этапах просто не замечать. Все ясно?
Он встал и повернулся к двери — тяжело, всем корпусом, почти как Глава Государства, только немного быстрее.
— Разрешите обратиться,— сказал я ему в спину и, пока он снова поворачивался, не дожидаясь разрешения, продолжал: — Это противоречит правилам, инструкциям, наконец, всем принципам нашей службы.
— Не мелочись, ведь это приказ,— зашептал, дергая меня за рукав, сосед (как раз тот приятель, который любил сравнивать нашу работу с театром).
— Это приказ,— будто повторил за ним Генерал,— приказ, который обсуждению не подлежит.
— Но...
— Так вы, подполковник, не намерены выполнять приказ? В таком случае я отстраняю вас от дежурства и буду вынужден доложить о вашем поведении наверх. Вы свободны. Можете идти.
Я встал и вышел. Пусть Генерал и не отобрал у меня удостоверение и пропуск, я знал, что это — конец.
Кроме этих суток, я сидел дома и следующие, так как отдыхала вся наша смена. Места я себе не находил — шахматы в голову не лезли, рамки для своих картин (последнее время я пристрастился к копированию цветных открыток) я делать не мог: дрожали руки, по телевизору показывали всякую дрянь. Я нашлепал малыша и поссорился с женой.
На третий день я пришел в спортзал, поскольку никто меня не уведомил, что делать этого не нужно. Но занятия отменили. По случаю траура. Оказывается, Глава Государства скоропостижно скончался от сердечной недостаточности. Стране об этом еще не объявили.
Теперь я — начальник охраны нового Главы Государства. Правда, не генерал, только полковник, и на службу являюсь в форме.
Генерал вышел в отставку и уехал на родину в какой-то маленький городок. Большинство наших, особенно из моей смены, куда-то разослали. А я остался.
Новый Глава Государства (это тот соратник, который приходил с Генералом и профессором за Главой Государства) тоже стар. Но он много бодрее, и мне не нужно его ежеминутно опекать. Кроме того, на сегодняшнем моем посту мне стало ясно, что всей системой охраны всегда, еще при Генерале, руководил кто-то другой — невидимый, неизвестный, который передавал свои распоряжения через третьи и четвертые руки. Так что на мою долю остаются функции по преимуществу представительские.
С первых дней у меня сложилось впечатление, что новый Глава Государства хочет мне что-то сказать. Но мы ни разу не оставались наедине. Всегда рядом кто-то был — шофер, охрана, сослуживцы нового Главы Государства, его гости, его дети. Лишь неделю назад новому Главе Государства как-то удалось все устроить. Он взял меня под руку и со словами: «Идемте, мне надо с вами поговорить» быстро увел на дальнюю веранду своей резиденции. Когда новый Глава Государства решил, что мы уже вне пределов всякой досягаемости, он спросил:
— Скажите, почему вы тогда отказались выполнить приказ?
Я ожидал всего, чего угодно (у нового Главы Государства тоже были свои трудности с детьми), только не этого, потому что полагал, что раз я стал начальником охраны, это значит, что Генерал не успел или не захотел доложить обо мне наверх. И я растерялся, а растерявшись, сказал правду, то есть о том, как разговаривал с Главой Государства, как его полюбил, как понял, до чего он был одинок и несчастен, и потому посчитал, что те двое — да еще и без всяких на то официальных прав — не должны были его лишний раз волновать и тревожить. В конце концов оно все так и завершилось, как я, может быть, в глубине души опасался — трагедией, сердечным приступом...