Мареничев безмолвно, как фокусник, извлек из-за пазухи два флакона с коньяком из спасенного им кейса модельера.
- Ладно, я угощаю.
Бригадир, потеряв дар речи, начал искать глазами пластиковые стаканчики.
Выпивали по очереди, стаканчиков осталось только два, один случайно оплавился у костра.
Нинико, когда Андрей протянул ей стаканчик, отрицательно качнула головой.
- Нет, нет, я не хочу. Просто не могу.
Выпей, - Андрей втиснул стакан ей в ладонь. - Будет легче. Иногда надо забываться. Что поделаешь, надо жить. Жить, чтобы хранить память о друзьях. Когда-нибудь мы будем вспоминать эти дни. Мы теперь все друзья... Пусть по несчастью, но разве этого мало?
- Я ничего не поняла. Ладно, Андрей... - Нинико взяла стакан и залпом выпила.
- А теперь - уха. Критиков, - Мареничев строго посмотрел на Бригадира, - просим не беспокоиться.
- Да ты чего, я пошутил, - возмутился Бригадир.
- Шутить будешь в Москве.
- Слушай, ты что, открыл коньячный источник? Это нечестно. Плесни еще, - Бригадир протянул стакан.
- Мне видение было: наливать только на ужин и только по сто грамм. А в предпраздничные дни двести, - Мареничев хладнокровно отодвинул стакан.
- Валера, так у нас и есть праздник. День спасения, можно сказать даже - рождения... Не будь жмотом.
- Я сказал в предпраздничные, ты что, не понял? В остальные дни - за плату. 500 баксов флакон. Тебя устроит?
- Где я их здесь возьму, на необитаемом острове? - Бригадир был явно обескуражен находчивостью Мареничева.
- Я же нашел коньяк, - хладнокровно ответил Мареничев.
Липинский повалился на спину и повизгивал в изнеможении от хохота. Зинаида Васильевна улыбаясь и в то же время умоляюще смотрела на Мареничева, ей хотелось угодить Бригадиру. Даже Нинико повеселела и губы её тронула едва заметная улыбка.
Отдохнув после обеда, снова разбрелись по работам, одни за рыбой, другие за дровами. Андрей, Донован и Самотокин отправились заготовлять хвою для костра. Ветки на сломанных бурей деревьях обрывали руками, перемазались в смоле и долго потом оттирали у озера ладони прибрежным песком.
Мареничев, осмотрев вход в пещеру и огромную сваленную внизу для просушки кучу сосновых веток с длинными, как пальцы, иглами, одобрил план.
- Но даже, если от костра ничего не взорвется, я в эту пещеру не пойду. И вам, мужики, не советую, - заключил он.
По дороге к озеру встретили Бригадира. В руке он осторожно нес свернутую в мешок и наполненную чем - то рубашку.
- Что это? - спросил Мареничев.
- Яйца птиц, - важно ответил Бригадир. - Деликатесный продукт. Только по списку, понял? Или за коньяк.
- Каких птиц? - спросил подошедший Самотокин.
- А хрен их знает. Полно в скалах. Главное - не тухлые. Я уже выпил пару.
- Дай посмотрю, - Мареничев протянул руку и взял мешок.
- Штук двадцать, - пояснил Бригадир.
- Именем закона конфискую, - сказал Мареничев. - И в интересах общества. - Но премиальных сто грамм заслужил. На ужин. Впрочем, как и все остальные. Но предупреждаю - последний раз.
Глава 31.
Светало, наступал новый день, вторые сутки их пребывания на острове. Липинский ополоснулся у озера водой и не спеша направился к седловине сменить у костра Бригадира. Встречный ветерок с побережья приятно холодил кожу, он легко ступал по сухим камням и неслышно приблизился к перевалу. Костер едва тлел, Бригадира не было видно. Разгильдяй подумал он, спит наверно, стервец, вон за тем камнем... Он обошел огромный валун и отпрянул обратно. Поколебавшись мгновенье, снова заглянул за камень.
Прямо перед его глазами, на фоне серого в предутреннем свете океана, стояли, прижавшись и впившись губами друг в друга, Бригадир и Зинаида Васильевна. Она слегка постанывала, его руки торопливо метались по её груди и бедрам, расстегивая одежду. К их ногам медленно упали её юбка и кофта, затем рубашка Бригадира. Не отрываясь друг от друга, они медленно опустились на сброшенную одежду. Внезапно, словно очнувшись, Бригадир резко опрокинул её навзничь и начал осыпать поцелуями её грудь, живот, бедра. Она стонала и извивалась под ним, сжимая руками его голову.
Липинский отпрянул от скалы и, облизнув внезапно пересохшие губы, снова заглянул за камень. Издавая глухие стоны, два обнаженных тела жадно припали друг к другу. Она, распластанная, задыхающаяся, судорожно билась под могучим телом Бригадира, руки её обхватили его мускулистый торс, ноги оплели его ноги. Опьяненные близостью они не замечали ничего - ни наступающего вокруг рассвета, ни чужих шагов.
Сгорая от возбуждения, Липинский не отрываясь наблюдал захватывающее действо. Глухие стоны прерывались страстными поцелуями, счастливым смехом и проникновенным, почти электрическим шепотом. Ему казалось, что сотрясались даже скалы, окружавшие площадку. Зоологическая непосредственность и разнузданная страсть этой сцены распалили его воображение. Не выдержав напряжения, он отпрянул от камня и, не в силах двинуться, опустился на землю. Стоны на площадке то затихали, то нарастали с новой силой.
Чувствуя внутри сухой пьяный жар, Липинский поднялся и, пошатываясь, побрел к пещере. В груди горело, сердце внутри бешено колотилось, в висках и затылке, глухо и тяжело , как набат, отдавал его пульсирующий стук.
Он ополоснул лицо в озере и вдруг увидел спускающуюся с котелком к воде Эльзу - простоволосую и сонную. Окончательно потеряв голову, он бросился к ней и упал на колени.
- Эльза, Эльзочка, подожди, подожди. Я хочу сказать, я хочу предложить...
- Что это с вами, Василий Георгиевич? - изумилась Эльза, хотя мгновенно все поняла.
- Я всю жизнь мечтал о такой женщине, как ты, я потерял голову, я обожаю... - он обхватил руками её ноги выше колен, но Эльза хладнокровно высвободилась и, сморщив носик, повторила: - Да что это с вами?
- Пойдем, пойдем отсюда, в лес, от пещеры, от людей...
- К обезьянам что ли? - хихикнула Эльза.
Ободренный, что его не отвергают, Липинский вскочил на ноги и вцепился губами в её рот. Эльза легко оттолкнула его и с оскорбительным равнодушием вытерла губы.
- К природе, к любви... - бормотал Лиринский.
- Вася, я ведь и послать могу... Причем очень далеко. Дальше природы.
- Эльза, дорогая, сжалься, я с самого Шереметьева мечтаю о тебе. Я сгораю...
- Смотри-ка: вчера тонул, а сегодня уже сгорает - продолжала издеваться Эльза.
- Ну что тебе стоит, ну подари мне этот миг, я зацелую тебя, твою кожу...
- Вася, возможно, это и так. Но лично ты меня не вдохновляешь. А без вдохновения, сам посуди, какая любовь? Разве только за деньги. Но ведь это нехорошо, - рассудительно втолковывала она распаленному Липинскому.
- Нет, нет. Это очень хорошо, - бормотал Липинский, роясь в карманах. Денег не было.
У Мареничева, наверняка есть, займу, мелькнуло у него. Он снова вплотную приблизился к Эльзе и прошептал:
- Это прекрасно, прелесть моя. Сколько?
- 500 баксов, - не задумываясь выпалила Эльза. Она не сомневалась, что её ухажер таких денег не найдет и оставит её в покое: по Сеньке и шапка.
- Но где, где я их возьму? Эльзочка, умоляю, давай в долг, а? Липинский был в отчаянии.
- Где это видано - такое дело в долг. Только наличные, - отрезала Эльза. - Такой уж на острове маркетинг. Говорил о любви, а торгуется, фу. Я пошла, - она попыталась обойти его.
- Сейчас, подожди, подожди. Я найду. Я сбегаю в пещеру, - Липинский с умоляющим видом схватил её за руку и неловко чмокнул в щеку.
Она пожала плечами и присела на ближайший камень.
Липинский бросился в пещеру, растолкал спящего Мареничева и, когда тот сообразил, кто перед ним, прошептал:
- Валера, дай взаймы 500 баксов.
- Ты что, спятил? Зачем? Сюда что, уже завезли акции государственного банка?
- Я потом объясню. Дай. Умоляю.
- Ты что, помешался?
- Да, да помешался. От любви.
- Вот как? Тогда бери ссуду. Именно ссуду. Под 300 процентов годовых. Согласен?
- Но это же грабеж, Валера. Полторы тысячи в год! - ужаснулся Липинский.