На заре существования он представлял собой наспех перепаханный пустырь, который предстояло по-честному поделить на прямоугольные клаптики. Члены садово-дачного кооператива, получившие здесь наделы, яростно дробили груды земли, лишая их травяных скальпов, а потом елозили по вскопанному граблями. Из отсеянных камней образовывались тропы вдоль разграничительных колышков с бечевками. Эти пустынные территории обживались радостно и стремительно. Каждому хотелось поскорее сделаться помещиком.
Как грибы после дождя, вырастали крытые рубероидом халабуды, списанные вагончики, а то и просто откровенные шалаши. Следом из земли полезли вонючие скворечники сортиров и бетонные фундаменты. Из солидарности члены кооператива не воровали друг у друга завезенные стройматериалы, но со стороны тащили на свои участки все, что плохо лежало: могильные оградки, скверные скамейки, ржавые вагонетки и даже автомобильные цистерны из-под кваса или молока. Любые емкости под завязку заполнялись водой из ставка или пробуренных скважин – поливать приходилось все, что попадало в поле зрения на прополотых грядках. Дождевые тучи с завидным упорством обходили поселок Западный стороной.
Постепенно, обуреваемые частнособственническими инстинктами, новоиспеченные землевладельцы отгораживались друг от друга стальной сеткой-рабицей, все больше напоминая прожорливых кроликов, обживающихся в своих вольерах. Вооружась сельскохозяйственным инвентарем, обитатели вольеров ползали вокруг своих грядок на четвереньках, передвигались на корточках или вообще стояли на коленях, склоняясь в бесконечных земных поклонах над первой клубничкой и последним помидорчиком.
Так незаметно пролетали годы. Временные убежища сменялись настоящими каменными домами. Причем все строения были непременно двухэтажными. Тот, кто не имел возможности потрясти соседское воображение желтым огнеупорным кирпичом, ограничивался красным или белым, а то и просто мрачным шлакоблоком популярного цвета «мокрый асфальт». Дальше начинался неудержимый полет фантазии. К фасаду лепились хлипкие балкончики, из шиферных крыш произрастали чудовищных размеров трубы, стены усеивались круглыми иллюминаторами, а кое-где встречались и потешные средневековые башенки. Эти трогательные подобия неприступных замков, словно сошедшие с детских картинок, крепостными валами и рвами не окружались только по той простой причине, что каждая пядь земли ценилась владельцами на вес выращенного на ней урожая.
Он не баловал изобилием. В бесполезных погребах было хоть шаром покати, но зато светлыми летними вечерами гордые помещики ходили к друг другу в гости, хвастаясь, кто первой червивой вишенкой, кто диковатым яблочком, а кто внушительной фаллосоподобной морковью, которую дамы норовили незаметно огладить огрубевшими пальцами.
Увлечение ботаникой принимало форму легкого умопомешательства. Самые заядлые садоводы все свободное время проводили в диспутах об отличиях кольраби от брюссельской капусты, о преимуществах груши буасье над лесной и снежной, вместе взятыми, о необыкновенной питательности лимской фасоли и о специальных способах консервации сливы-китаянки. Непосвященные, слушая их тарабарщину, чувствовали себя новичками на воровском толковище. Что за кукумис такой? Чем земляная груша отличается от обычной падалицы? Зубовидная кукуруза – это как? Короче, растурнепс их однолетнюю пелюшку с перуанским капсикумом!
А местные дачные авторитеты, променявшие детективы на специальную литературу, почему-то упрямо игнорировали тот факт, что ничего более экзотического, чем лук, картошка и крыжовник, на их земле в достаточном количестве не произрастало.
Упорные фанатики не желали также признавать, что их выходные и отпуска давно превратились в каторжный труд... на собственных плантациях. Обряженные на манер огородных пугал, обгоревшие на солнце, чумазые, они как заведенные поливали корявые саженцы, мяли руками навоз и куриное дерьмо, подвязывали чахлые кусты помидоров и злорадно топили колорадское жучье в бутылках с керосином. В сравнении с их маниакальным энтузиазмом двенадцать комсомольских подвигов Павки Корчагина выглядели примерами похвального, но умеренного трудолюбия.
С окончательной победой капитализма в стране это беспрестанное ковыряние в земле превратилось в один из способов борьбы за существование. Отложив собранный урожай на черные зимние дни с отключенным по всему городу электричеством, можно было жевать свою картошку при свечах и мечтать в полумраке о светлом будущем, когда весной опять из земли попрет зелень, а там – кабачки, а там – редис и огурчики. Значит, как-нибудь перебьемся, доживем до лучших времен...
Дачный поселок стал для населявшего его мирного трудолюбивого народца последним оплотом, островком прошлого, где время как бы приостановилось, щадя вымирающее поколение. Но вот стрелки часов вздрогнули и пошли вперед – все быстрее и быстрее, спеша наверстать упущенное.
Обладатель запоминающихся светлых глаз, усмиряющих злых псов и волнующих незнакомых женщин, почти не вспоминал об утреннем инциденте. Расположившись в древнем шезлонге на еще не слишком жгучем солнцепеке, он занимался миросозерцанием, то есть попросту бездельничал, лениво поглядывая по сторонам.
На прилегающем участке, превращенном в строительную площадку, копошились четверо давно не стриженных работяг в выгоревших добела или застиранных досера обносках. Когда они матерились, а такое происходило всякий раз, как только кто-нибудь из них открывал рот, это звучало столь же естественно, как жужжание пчел или щебетание птиц.
Один мужик из длинноволосой четверки казался каким-то заторможенным. То ронял инструмент, то спотыкался на ровном месте. Вот и теперь, волоча через двор мятые ведра с раствором, он вдруг запнулся и замер как вкопанный, повернув голову в направлении мужчины в шезлонге. Было такое впечатление, что он силился что-то вспомнить, но никак не мог, и это мучило его.
– Ванька! – гаркнули на него. – Шевелись, давай! Че ты как чумной сегодня? Похмелиться, небось, мечтаешь? Я те похмелюсь, сучий потрох!
Ведра испуганно вздрогнули и двинулись дальше. Машинально проследив за их перемещением по двору, мужчина наткнулся взглядом на горе-боксера в зеленом спортивном костюме. Тот отсвечивал издалека ненавидящим взглядом. Надутый и мрачный, он бесцельно шлялся по стройплощадке, изображая из себя то ли надсмотрщика, то ли часового.
Ближе к полудню на сцену выбрался новый персонаж. Если боксер, нарвавшийся на пару утренних зуботычин, выглядел достаточно бодрым и энергичным, то его сотоварищ смахивал на только что очнувшегося зомби. Следы вчерашних возлияний отчетливо проступали на его плохо выбритой голове. То, что проглядывало сквозь короткую густую щетину, назвать лицом язык не поворачивался. Участки, не поросшие колючками, воспринимались как необязательные придатки круглой башки, прилепленной к крепко сбитому телу баскетболиста.
Наверное, башке хотелось, чтобы ее поскорее отскребли от излишней растительности. Но сначала – опохмелили. Поэтому увенчанное ею долговязое тело выбралось на свет божий с двумя пивными банками. Одной из них немедленно завладел боксер, а со второй баскетболист предусмотрительно отступил подальше. Синхронно дернув за жестяные колечки, оба парня запрокинули свои банки над пересохшими глотками и на полминуты застыли в позе подбоченившихся пионеров-горнистов.