Как уже было сказано, греческие отцы отказываются рассматривать грех бытийно, как природную реальность, а также отказываются от субстанциального видения греха. Они считают невозможным трактовать грех с юридическо–правовой точки зрения, как преступление или психологическую вину. Грех нельзя считать некоторой природой — дурной природой, субстанциализированной в качестве полярной противоположности благости Бога. В божественном творении нет ничего, что было бы злым, дурным субстанциально и по природе. Грех — это промах, неудача личности в том, чтобы свершиться как личность в универсальном общении и отношении с Богом. Грех — это свободное предпочтение, ошибочно сделанный выбор. Ошибочный выбор неизбежно сказывается на природе человека, потому что автономизирует индивидуальную волю и естество и, следовательно, расчленяет и извращает личностную единовидность и универсальность природы[810].
Но эта "порча" природы не означает ее сущностного превращения в дурную природу. Максим, желая исключить подобное истолкование, характеризует падение природы как неосуждаемый грех, в противоположностьосуждаемому греху добровольного выбора. В связи с этим он пишет: "Когда впервые воля Адама извратила его согласный с естеством разум, она вместе с тем извратила и естество в нем самом, совлекшись благодати бесстрастия и сделавшись грехом. Первый грех — достойное всяческого осуждения отпадение воли от блага ко злу; второй грех, который совершился вследствие первого, — неосуждаемое искажение природы из нетленности в тленность. Так в праотце свершились два греха из‑за преступления божественной заповеди: первый — осуждаемый, второй — неосуждаемый, ибо причиненный осуждаемым грехом. Первый совершился потому, что воля по собственному выбору совлеклась блага; второй — вопреки желанию естества, принужденного волей совлечься блага"[811].
"Порча" природы, отпадение от Бытия (от универсальности личного общения) к индивидуальному апостазу и расчлененности есть своего рода "несуществование", бытие "вопреки бытию", "противо–естественное" бытие внеБытия. Отправляясь от такого понимания греха, православное богословие Востока отказывается рассматривать отношение между человеком и Богом в юридически–правовых терминах, как индивидуальное нарушение данных предписаний и чисто психологическую виновность. В предании восточной Церкви Бог никогда не истолковывался как источник устрашения и вершитель наказаний, никогда не имел никакой связи с Богом римской правовой традиции. Бог — "судия" человеков, но не в смысле судьи — вершителя правосудия, который выносит приговор и определяет меру наказания, удостоверившись в наличии состава преступления. Бог есть судия, будучи тем, чтó Онесть: возможностью "подлинной жизни" и "согласного с истиной" существования человека. Когда человек добровольно отсекает себя от этой бытийной возможности, тогда он "подвергается суду" относительно этой возможности[812]. Судит его не решение Бога, но само божественное существование. Бог есть только излияние любви, "богатство добросердечия", "преизбыток любовной благости". Но, будучи любовью и полнотой истины Бытия, Бог самим своим присутствием оказывается судией человека: "Единый Бог, будучи по природе (как святая и единосущная Троица) Творцом, промышляет о своих творениях и судит их"[813].
Грех — это самонаказание, свободно выбранное человеком, который отказался от общения с Богом, отказался быть тем, чем он призван быть. Отказавшись от Бытия, от "согласного с естеством" и "согласного с истиной" существования, он предпочел отпадение от Бытия.
Будучи несубстанциальной, однако реальной — нравственной — возможностью экзистенциального уклонения и отпадения от Бытия, грех соотносим с Ничто и служит "мерой" этического измерения Ничто. Грех есть нравственное содержание Ничто как события, мера ничтожения бытийной полноты, непрерывного впадения в несуществование, которое никогда не свершится до конца, потому что личность сохраняет себя даже в последнем самоотречении. И поэтому грех как нравственный опыт не ограничивается сознанием преступления закона, но есть опыт Ничто, алогичности, абсурдности существования, опыт пропасти Бытия–вне личного общения, боль ничтожения бытийной полноты, "вторая смерть", выражаясь апокалиптическим языком[814].
810
"Φθαρεῖσα πρότερον τοῦ κατὰ φύσιν λόγου τοῦ ᾽ Αδὰμ ἡ προαίρεσις, τῆν φύσιν ἑαυτῇ συνέφθειρεν, ἀποθεμένη τῆς ἀπαθείας τὴν χάριν, καὶ γέγονεν ἁμαρτία· πρώτη μὲν καὶ εὐδιάβλητος, ἡ πρὸς κακίαν ἀπὸ τοῦ ἀγαθοῦ τῆς προαιρέσεως ἔκπτωσις· δευτέρα δὲ διὰ τὴν πρώτην, ἡ τῆς φύσεως ἐξ ἀφθαρσίας εἰς φθορὰν ἀδιάβλητος μεταποίησις. Δύο γὰρ ἁμαρτίαι γεγόνασιν ἐν τῷ προπάτορι κατὰ την παράβασιν τῆς θείας ἐντολῆς· ἡ μὲν προαιρέσεως ἑκουσίως ἀποθεμένης τὸ ἀγαθόν ἡ δὲ, φύσεως ἀκουσίως διὰ τὴν προαίρεσιν ἀποθεμένης τὴν ἀθανασίαν". О различных затруднениях. PG 90, 405 С.
811
См. Ин 3:19: "αὕτέ δὲ ἐστιν ἡ κρίσις, ὅτι τὸ φῶς ἐλήλυθεν εἰς τὸν κόσμον, καὶ ἠγάπησαν οἱ ἄνθρωποι μᾶλλον τὸ σκότος ἢ τὸ φῶς" ("Суд же состоит в том, что свет пришел в мир, но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы").
812
Максим Исповедник. О различных затруднениях. PG 90, 364 В. См. также Главы о любви. I. PG 90, 984 Α: "Θεὸς εἷς ὑπάρχουσα ἣ ἁγία καὶ ὁμοούσιος Τριὰς κατὰ φύσιν δημιουργός, προνοητική τε καὶ κριτικὴ τῶν ὑπ᾽αὐτοῦ πεποιημένων" ("Так как единый Бог существует как святая и единосущная Троица, Благость, мудрость и сила Бога сотворяют сущее, промышляют о нем и судят его").
814
"Ψυχή, ἡ καταξιωθεῖσα κοινωνῆσαι τῷ πνεύματι τοῦ φωτὸς αὐτοῦ τὸῦ Θεοῦ καὶ καταλαμφθεῖσα ὑπὸ τοῦ κάλλους τῆς ἀρρητου δόξης αὐτοῦ, ἑτοιμάσαντος αὐτὴν ἑαυτῷ εἰς καθέδραν καὶ οἰκητήριον, ὅλη φῶς γίνεται καὶ ὅλη πρόσωπον καὶ ὅλη ὀφθαλμός". Духовные гомилии. Dörries, Klostermann, Kroeger, S. 1-2, 28-32.