Выбрать главу

Конкретно речь идет о следующем. В нашем примере опыт личного отсутствия Пьера рождает вопрос: почему отсутствие Веллингтона или Поля Валери в знакомом кафе не удостоверяет для меня существование так, как удостоверяет его отсутствие Пьера, хотя оно тоже соотносится с реальностью не–бытия? Какова та предпосылка, то необходимое и достаточное условие, которое придает отсутствию Пьера, и никого другого, экзистенциальное измерение непосредственной близости? Только ли это предшествующий в моем сознании опыт конкретно–протяженного (онтического) проявления Пьера в одном и том же пространстве? Но тогда и отсутствие любого другого предмета, в отношении которого у меня также есть опыт его онтического проявления в данном пространстве (например, отсутствие старой картонки для шляп или подставки для зонтов), должно было бы удостоверять для меня экзистенциальную близость этого предмета тем же самым образом, каким удостоверяется существование Пьера через его отсутствие. Однако Сартр заявляет, что никакой предмет (никакое сущее в состоянии en soi — "в себе") не порождает сознания отсутствия как экзистенциального подтверждения не–бытия. Предмета просто больше нет. Его отсутствие означает не явленность не–бытия (non–être), a лишь отрицательное высказывание, сравнение прошлого с настоящим, которое выражается в форме "больше не" (ne‑plus)[341]. Человеческое существо — единственное сущее в состоянии pour soi (для себя), и только оно одно может стать "вне бытия" (en dehors de l'être), в том отсутствии, которым удостоверяется его существование (pour soi). Тем самым человек ничтожит бытие как онтичность (en soi): "Человек — единственное сущее, через которое Ничто приходит в мир"[342].

Но остается вопрос: какой жизненный опыт необходим для того, чтобы удостоверить существование после ничтожения онтич–ности бытия? Почему не всякое отсутствие, а только отсутствие человеческого существа, "знаемого" по предыдущим "проявлениям", рождает достоверность непосредственной экзистен- циальной близости? Может быть, это происходит вследствие того особого и своеобразного яркого переживания, которое всякий раз сопровождает проявление личности и делает ее "знакомой"? Такое переживание "длится" в моем личном опыте как экзистенциальная достоверность, когда конкретное пространство являет мне отсутствие в нем другого. Но разве это особое и своеобразное — а значит, единственное и неповторимое — яркое переживание, которое связано с проявлением "знаемой мною" личности, не есть личностное (до–сознательное) узнавание уникальности и неповторимости другого, динамичное эк–статическое принятие истины другого? Разве оно не есть, в конечном счете, отношение с этим другим? Отношение, которое не вмещается ни в какие определения существования через онтическое проявление или его ничтожение в протяженном, измеримом пространстве? Что же скрывается за "проявлениями" существования как присутствия или отсутствия: личное отношение, внепространственное "напротив" личного отношения — или Ничто? С чем соотносится реальность существования, когда сознание отсутствия подтверждает его экзистенциальную близость: с Ничто или с бытием как возможностью личностного проявления?

Ответ на эти вопросы в пользу личного отношения есть эмпирическая возможность, а не рационально–объективная необходимость. Возможность, которая зависит от "этических" (то есть экзистенциально–онтологических, а не рассудочно–онтических) предпосылок, связанных с некоторым возможным способом бытия. А именно, от эк–статического (аскетического) самопревос–хождения индивидуальности, благодаря которому становится возможным жизненно приблизиться к личностному существованию другого.

вернуться

341

"Il faut un témoin qui puisse retenir le passé en quelque maniére et le comparer au présent sous la forme du "ne-plus"" ("Нужен свидетель, который мог бы некоторым образом удержать прошлое и сравнить его с настоящим в форме "больше не""). L'Être et le Néan, p. 43.

вернуться

342

Op. cit., p. 60: "L'homme est l'être par qui le néant vient au monde" ("Человек есть существо, через которое Ничто приходит в мир").