При всем том, что экзистенциальный опыт явленности феноменов, как тревоги противостояния Ничто, представляет собой радикальную реакцию на картезианское cogito, по существу он не отрицает тех предпосылок онтической индивидуальности, на которых основана картезианская онтология. Мы сказали, что сущее, по мысли Хайдеггера, является как при–сутствие, а бытийствует и как при–сутствие, и как от–сутствие. Как при–сутствие сущее постигается в качестве феноменов; а как от–сутствие и при–сутствие оно бытийствует, схваченное мыслью и речью. Рассеченность при–сутствия и от–сутствия коренится в постижении сущего в бытийствующем, то есть коренится в cogito. Будучи предпосылкой схватывания бытия сущего как при–сутствия и от–сутствия, cogito оказывается одновременно и предпосылкой отличения отсутствия от при–сутствия, то есть предпосылкой определения он–тичности сущего, понимания сущих как индивидуальностей. Феноменология настаивает на том, что эта индивидуальность видима; она должна осмысляться как действие, как выход из отсутствия в присутствие, то есть как темпоральность. Но темпоральность означает понимание Бытия как выхода из отсутствия в присутствие; а это понимание влечет за собой рассечение присутствия и отсутствия. Следовательно, временнόе проявление определяется как онтическая индивидуальность. Но и как временнόе проявление индивидуальность остается онтической, ибо сущее является только в виде пред–метов, только в апостазе онтической индивидуальности.
Однако если мы укажем на проявление во времени как на онтическую индивидуальность, мы оставим другую ее сторону — потаенность, или Ничто — в почти мистической неопределенности. Бытие, или сущность, самоскрывается как при–сутствие и от–сутствие, как проявление и непрерывное всплывание из потаенности. Однако это самосокрытие невозможно ухватить ни в онтических, ни в не–онтических категориях. Если онтические категории имеют место в первой фазе самосокрытия сущности — в фазе при–сутствия, а во второй фазе, фазе от–сутствия, сменяются не–онтическими категориями потаенности или Ничто, — значит, проблема сущности, проблема Бытия (онтологическая проблема) остается философским маятником. Невозможно, чтобы присутствие, то есть одна сторона проблемы сущности, схватывалась (как временнόе проявление) онтическими категориями, и только вторая сторона — от–сутствие, возможность не–проявления — служила основанием для отличения сущего от сущности, то есть для определения сущности как самосокрытия.
Можно показать, что не–потаенность сущего не исчерпывается временным проявлением, что не–потаенность — не онтическая категория, но выход из потаенности, действие казания себя. Однако наряду с тем, что этот выход, это казание себя понимается как время, а время принимается в качестве предпосылки явленности феноменов, сами феномены могут быть схвачены исключительно как онтические индивидуальности, и только так могут быть отличены от не–проявленности. Сколько бы феноменология ни акцентировала потаенность, или Ничто, как другую сторону явленности феноменов, онтическая индивидуальность последних остается непоколебимой. Даже если переход от отсутствия к присутствию, отсечение одного от другого интерпретировать исключительно как временнýю явленность, этот переход не перестает определять пред–меты в апостазе индивидуальности. Индивидуальность же исчерпывает только одну сторону проблемы сущности, оставляя вторую в состоянии нерешенности, в некоем произвольном тождестве с потаенностью, или с Ничто, — другими словами, оставляя пробел в сердцевине онтологии. Хайдеггер сознавал этот пробел. Известно, что в книге "Sein und Zeit" ("Бытие и время") он ограничился истолкованием человеческого бытия, представляющего собой единственную возможность понимания времени, то есть способа, каким бытийствует то, что есть. Однако Хайдеггер пообещал создать и вторую часть собственно онтологии (Zeit und Sein — "Время и бытие"), где проблемой должно было стать не бытиечеловека, а Бытие как таковое. Онтологии, интерпретирующей Бытие как Бытие. Но эта вторая часть так и не была никогда написана.
§4. ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ ПРИОРИТЕТ ЛИЧНОГО ОТНОШЕНИЯ ПЕРЕД СИЛЛОГИСТИЧЕСКОЙ СПОСОБНОСТЬЮ
Термин "лицо", "личность" (πρόσωπον) был введен в поле онтологической проблематики в IV в. христианскими богословами греческого Востока, точнее — Григорием Нисским (ум. 394 г.)[14]. Церковные писатели первых столетий христианства пытались выразить церковный опыт истины о Троичном Боге, то есть определить способ божественного Бытия, как он открывается в истории, и отделить эту истину от ее еретических искажений (ереси ариан, савеллиан, евномиан, аполлинаристов). Для этого они пытались истолковать термины неоплатонической онтологии[15] — "οὐσία" и "ὑπόστασις" — применительно к божественной Сущности и трем божественным Ипостасям. Требовалось показать различие трех Ипостасей, "своеобразие" каждой из них, не упраздняя при этом единства Одного Божества, "единосущности" Ипостасей.
14
См. Klaus Oehler, Antike Philosophie und Byzantinisches Mittelalter, München (C.H. Beck-Verlag) 1969, S. 25-26: "Bei ihm (Gregor von Nyssa) wird ausdrücklich, was bei Basileios nur unausdricklich gemeint ist: die nähere Eingrenzung des Hypostasebegriffs durch die Gleichsetzung mit dem Begriff Prosopon (πρόσωπον, Person) ("У него [Григория Нисского] ясно выражено то, что у Василия только неявно подразумевается: ближайшее ограничение понятия ипостаси через отождествление с понятием Prosopon (πρόσωπον, Лицо)".
15
См. К. Oehler, Op. cit., S. 23: "Богословие древней Церкви позаимствовало многие понятия у неоплатонической философии. Из них важнейшее- понятие Сущности (οὐσία)... В тесной связи с понятием Сущности в древне-церковном богословии появляется понятие Ипостаси (ὑπόστασις), которое равным образом взято из неоплатонической терминологии". Но если термин ous...a употреблялся в философии и прежде (у досократиков, Платона, Аристотеля) в значениях, близких тому, какое придавало ему христианское богословие, то термин "ὑπόστασις" получает философское содержание, по мнению Oehler'a (Ibid. S. 23), только у Плотина, а по мнению Köster'a (см.: Helmut Köster, Ύπόστασις // Theolog. Wörterbuch zum Neuen Testament - Berg. von G. Kittel - Bd. 8, S. 574), - у стоиков. До неоплатоников или стоиков слово "ὑπόστασις" употреблялось исключительно в высказываниях, относящихся к природе или врачеванию (ἡ ὑπόστασις εἰς τὴν κύστιν, ἐκ τῶν νεφρῶν ἡ γιγνομένη ὑπόστασις, ὑπόστασις τοῦ βάρους, νέφους ὑποστάσεις и т. д. См.: Köster. Op. cit., S. 572-573, a также Δ. Δημητράκου, Μέγα Λεξικὸν τῆς Ἑλλ. Γλώσσης, τόμος Θ' S. 7504-5). См. также у Леонтия Византийского, "Против несториан" II, I Migne P.G. 86, 1528 D-1529 А: "Итак, мы говорим, что об ὑπόστασις некоторыми говорится согласно словоупотреблению более раннего греческого языка - как о винном осадке (ὑποστάθμη) или закваске в подобных жидкостях, - чтобы указать на нижний слой, отличив его от оставшейся наверху жидкости; как мы говорим о нижних отметках. Движение или перестановка стоящего на месте тоже называется ὑπόστασις... Так же именуется приобретение денег или иных доходов... ὑπόστασις есть нечто имеющее выдержку и крепкое, не легко сбиваемое с ног.., а также присловье к некоторому повествованию или просто рассказу, стоящее особо и не принадлежащее к целому, - как, например, говоримое "при такой отважности на похвалу" [2 Кор 11, 17]. И вера называется ὑπόστασις, как наука о некотором воспринятом...". Относительно употребления термина у Плотина Köster приводит характерные выражения: "Из полноты его [первого начала] совершенств, от энергии, составляющей его сущность, рождается другая энергия, которая... обладает бытием и субстанциальностью (ὑπόστασις). (V. 4, 2, 36; пер. Г. В. Малеванского). "Нельзя сомневаться, что Эрос есть ипостась и сущность от сущности, меньшая, правда, чем сотворившая, но все же сущая" (III, 5, 3, 1; пер. А.Ф. Лосева). Известно, что в Новом Завете слово ὑπόστασις употребляется пять раз в различных значениях, и лишь в одном случае его содержание близко к тому, какое придало ему впоследствии христианское богословие: "ὃς ὤν ἀπαύγασμα τῆς δόξης καὶ χαρακτήρ τῆς ὑποστάσεως αὐτοῦ" - "Будучи сияние славы и образ ипостаси Его" (божественного Отца) [Евр 1:3].