Потурецкий заснул, громко всхрапывая во сне. Ему что-то снилось, он вскрикивал, сползал на землю и, очнувшись на секунду, засыпал вновь. Не считая редко выпадавших коротких дремок, полк не спал уже несколько дней. Мысль о том, что город близко, не давала мне заснуть. Я не думал о поражении, о вчерашней неудавшейся концентрации наших войск, которые выследила немецкая авиация и разбомбила, не вспоминал о затяжном марше, боевых стычках и голоде. Что снилось поручику запаса Потурецкому? Я встречал его в мастерской отца, ходил на его лекции в народный университет. Он жил в доме у подножья Замковой горы. В воскресенье и по праздникам я часто встречал его у реки. Приятно было посмотреть, как он плавает, а плавал он прекрасно и один из немногих переплывал реку два раза в самом широком месте. Он был силен, хорошо сложен, хорошо играл в волейбол, организовывал в гимназии далекие туристские походы по окрестным местам. Мундир офицера запаса сильно изменил его. Глядя на спящего, сгорбившегося Потурецкого, не верилось, что это известный во всем городе преподаватель, которым ксендзы пугали своих прихожан, называя его большевиком, а господа из «Стронництво народове»[2] показывали на него как на «коммунистического агитатора», стремясь выжить этого человека из гимназии и вообще из города. Я знал и его жену Ванду, также учительницу то ли биологии, то ли природоведения, и еще у них была двухлетняя дочка.
Мои размышления прервал голос Потурецкого, энергичный, спокойный. Он будил солдат.
— Мы должны отсюда выбраться. Немцы совсем рядом, — объяснял он. — Возможно, это лишь небольшой заслон, хотя, если у них артиллерия… Все равно. Проверить боеприпасы!
Солдаты пересчитывали патроны. Поручик поровну распределил их.
— Вы еще не понимаете, с кем мы имеем дело, — сказал он. — Это смертельный враг, фашисты, они убийцы. Что бы ни случилось, помните, что, пока мы их не уничтожим, для нас нет жизни.
Он дал знак рукой и пошел первым. Спустя час ходьбы, следуя его примеру, мы буквально попадали на землю. Трава была сухой, без росы, теплой, вновь приходилось бороться с сонливостью, особенно еще и потому, что где-то совсем рядом гудели телефонные провода, в следующий момент от страшных звуков у нас широко пооткрывались глаза — будто кто-то сыпал железки на камни. Наверное, танки, сообразил я, хотя до этого за все время нашего отступления мы еще ни разу не встретились с ними.
— Вперед! — крикнул поручик и сам устремился первым.
Прямо перед нами лежала дорога, мы пересекали ее поодиночке, углубляясь в молодой лесок, за которым сразу же простиралось голое поле. Мы припали к земле, ожидая приказа командира. Он понимал, что теперь судьба отряда зависела только от него, пополз вперед, но быстро вернулся и проговорил шепотом:
— Пройти не удастся, там обозы, кухня и немецкая автоколонна. И наши. Пленные. Завтракают. Значит, основные немецкие силы пошли дальше, а танки — это второй эшелон, возможно, подкрепление. Кажется, неприятельский клин отрезал нас от дивизии.
Вдалеке шел бой. В десяти — пятнадцати километрах отсюда массированным огнем гитлеровцы добивали остатки нашей дивизии. Мы лежали молча, сбившись тесной кучкой, вслушиваясь в гул канонады.
— Надо идти туда, — сказал Потурецкий.
— На верную смерть?! — вырвалось у меня. — Как? Куда? — пробовал я исправить свою оплошность.
Поручик не ответил, и я замолчал. Действовал военный закон подчинения. Я был лишь рядовым стрелком. Я ничего не должен знать. Знать должен только он, командир. Он отдавал себе отчет в этом, и хотя не привык к выполнению командирских обязанностей, теперь, когда надо решать чужие судьбы, вел нас, не спрашивая мнения других. Я должен признать, что никогда не был связан с армией, со своим полком и дивизией, они были для меня лишь отдаленным понятием. Я никогда не видел всего полка целиком и всей дивизии, я не был с ними связан в такой степени, чтобы самому решить, что надо прорываться в котел, в котором, быть может, погибали остатки родной части, и не знаю, что бы я предпринял, если бы не встретил отряд Потурецкого, его самого, а очутился бы в лесу совсем один. Потурецкий решил быть вместе с теми, кто сражается насмерть. Он пополз назад, мы за ним, снова пересек дорогу, мы следом за ним. В лесу я держался поближе к поручику, чтобы не потеряться. Я не знал, куда шел, не знал, где мы находимся, хотя лес начал зеленеть от проблесков света. Где-то за холмами с неослабевающим напряжением шел бой. Оттуда летели птицы, наполнив лес криком. Мы остановились на краю поляны, до нашего слуха донеслись опять непонятные звуки — треск деревьев и скрежет железа.