Тадеуш Голуй
Личность
О новом романе Тадеуша Голуя
В нашей стране Т. Голуя, известного польского прозаика, поэта и драматурга, знают как автора двух книг — «Дерево дает плоды» (1966) и «Человек оттуда» (1968), вышедших в переводе на русский язык. Писатель родился 23 сентября 1916 года в Кракове. Здесь же учился в гимназии и Ягеллонском университете на юридическом и филологическом факультетах, начинал литературную и общественную деятельность, отсюда пошел на войну. В Кракове живет он и плодотворно работает по сей день — коренные краковяне редко расстаются со своим прекрасным древним городом.
Тадеуш Голуй принадлежит к тому поколению поляков, чья сознательная жизнь началась в стране, получившей независимость благодаря Октябрьской революции. Они не видели своей родины, расчлененной и угнетаемой тремя империями, но, подрастая, убеждались, что общественный строй суверенного государства в 1918–1939 годы был весьма далек даже от тех надежд, которые связывали с ним их отцы, строившие — как умели — вторую Речь Посполитую, «На наших глазах, — свидетельствует представитель того же поколения писатель Корнель Филипович, краковянин, как и Тадеуш Голуй, — творились странные вещи: люди, которые ратовали за независимость, по-разному понимая ее, но действуя, казалось бы, искренне, теперь как враги грызлись из-за власти. Мы видели убийства, совершаемые открыто и из-за угла, кровопролитные подавления забастовок и усмирения, осуществляемые с истинно колониалистским размахом, государственные перевороты и фальсифицированные выборы. Узнавали о коррупции и аферах, о разворованных внешних займах и расхищении казенного добра, о попрании конституции. Мы голодали в детстве, наши отцы лишались работы, сидели в тюрьмах, разорялись в результате девальваций. В стране, которая формально считалась отчизной всех граждан, мы сталкивались с национальной и религиозной нетерпимостью, дикими расистскими эксцессами и погромами».
Польское междувоенное двадцатилетие изобиловало массовыми выступлениями рабочих, крестьянства, всех прогрессивных сил общества во главе с коммунистами против пагубной, антинародной внутренней и внешней политики буржуазных правителей и фашистской опасности. Краков неоднократно оказывался ареной ожесточенных социальных схваток. Здешняя молодежь, передовое студенчество Ягеллонского университета так же вносили свою лепту в общее дело борьбы с фашизацией страны и зарубежным фашизмом. Еще в 1932–1933 годах молодые краковяне предприняли ряд смелых антифашистских акций. Так, например, они вручили министру иностранных дел Италии букет красных гвоздик и письмо с просьбой возложить цветы на могилу Джакомо Маттеотти, одной из первых жертв фашизма. Они же, осуждая флирт правящей клики с Берлином, сорвали нацистский флаг со здания немецкого консульства накануне визита рейхсмаршала Геринга.
Большую политическую активность проявляла и творческая молодежь. Вспоминая свою беспокойную юность, Тадеуш Голуй писал: «Первого мая 1936 года в рядах рабочей демонстрации виднелись синие мундирчики лицеистов. Это шли поэты нашей группы. Первого мая 1939 года они же, вопреки соглашательскому руководству социалистов, вывели железнодорожников на демонстрацию. Мы прошли тогда по маршруту 1936 года, потом к красному зданию университета, где нас атаковала полиция. В памяти запечатлелось немало событий, происшедших между этими двумя датами, борьба не словами, не стихами. Разгром националистов, которые пытались блокировать высшие учебные заведения. Поход по факультетам с пачками листовок и «Интернационалом» на устах. Бурные студенческие митинги. Выезды в рабочие поселки с лекциями и чтением стихов, собственных и советских — Блока, Маяковского, Светлова…»
Затем настал черед иных маршрутов. Тадеуш Голуй, солдат Силезской дивизии, отступал с боями по огненным дорогам Сентября, участвовал в Сопротивлении. Осенью 1941 года он не без оснований писал:
А грядущее сулило новые тревоги и беды — арест, гестаповские застенки, концлагеря — Освенцим и Литомежице. Хватало тревожных дней и после освобождения. Ведь он был с теми, кто шагал «сквозь револьверный лай» реакции.
Для Тадеуша Голуя человека характерны вечное горение, предельная самоотверженность. В концентрационном лагере он принадлежал к руководству интернационального антифашистского подполья, а после победы, когда народовластие только утверждалось, мы видим его снова на передовой линии — партийным работником, журналистом. И ныне отдает он весь свой талант на службу Народной Польше. Поэтому и привлекают Голуя натуры целеустремленные, не пасующие перед трудностями, подвижнические. Декларация Тадеуша Голуя о неприятии им «модной на западе литературной, и не только литературной, теории о независимости человеческих судеб от общества, о необходимости одиночества, отношении человека к жизни как стороннего наблюдателя» полностью подтверждается творческой практикой писателя. В центре лучших его произведений герои, растущие, закаляющиеся в огне классовой и антифашистской борьбы, носители идеи коллективизма, открытые к приятию высших духовных ценностей эпохи.
Таков и Вацлав Потурецкий, главное действующее лицо нового романа писателя «Личность». Он литератор-антифашист, учитель провинциальной гимназии, который в трудную для Польши годину без колебаний бросает вызов врагу от имени людей, чьи души ему еще предстоит завоевывать в условиях бешеной антикоммунистической кампании, раздуваемой оккупантами и подпольными буржуазными группировками.
Знакомству с Потурецким мы обязаны как бы находящемуся за кадром герою-повествователю, молодому историку, который кропотливо собирает материалы о его деятельности в годы оккупации. Задача историка гораздо сложнее, чем у других героев Тадеуша Голуя, занятых поиском: например, милицейского офицера, разыскивающего убийц почтмейстера Франека («Человек оттуда»), или журналиста, который расследует преступления гитлеровских «ученых»-изуверов («Рай»).
«Трудно оглядываться назад, трудно вживаться в обстоятельства и условия давно минувшей эпохи», — признается известный польский писатель Збигнев Залуский, автор многих историко-публицистических работ. Особенно нелегко молодому специалисту, даже если он владеет самой совершенной научно-исследовательской методологией. Да, в трудное положение попал начинающий ученый, поставив перед собой цель рассказать о Вацлаве Потурецком и его соратниках, подпольщиках и партизанах, соблюдавших суровые правила конспирации, об эпохе, которая оставила куда больше могил и пепелищ, нежели материальных свидетельств. К тому же люди тина Потурецкого и не стремились обеспечивать себе бессмертия и, если бы их спросили об этом, наверняка ответили бы словами Маяковского:
Кроме ограниченности чисто документальной базы, мешает и психологический барьер. Молодому гражданину свободной страны, члену могущественного социалистического содружества, непросто понять внутренний мир гражданина буржуазно-полицейского государства, который пережил национальную катастрофу 1939 года и, находясь в коммунистическом Сопротивлении, сражался на два фронта: с оккупантами и отечественными фашистами.
Есть еще один специфический момент, также из области психологии, на который, в частности, намекал в своем письме житейски умудренный отец историка. Идея поиска была подсказана выставкой картин Яна Доброго, художника-любителя. Но в импульсе, который получен от художественного произведения, для исследователя, оперирующего другими инструментами изучения действительности, всегда таится определенная опасность. Искусство властно и может невзначай побудить к частичной подмене строго научного воссоздания фактов образно-романтическим, не способствующим выяснению истины.