Другой похожий случай произошел в более раннем возрасте, когда она была совсем еще маленькой. Ей очень захотелось лучше рассмотреть одну картину, которая висела высоко на стене и была прикрыта белым покрывалом. Она попросила снять покрывало, но ее желание не исполнили. Тогда однажды, когда девочка была одна, она пододвинула к стене стол, поставила на него еще один маленький столик и на нем установила стул. Затем взобралась на этот стул, одной рукой опираясь на стену, а другой схватила за край покрывала. Но тут потеряла равновесие и больше уж ничего не помнила. Когда же она пришла в себя, то увидела, что лежит на полу, здоровой и невредимой, а оба стола и стул стоят на своих прежних местах. Единственным свидетельством, подтверждающим, что это событие действительно имело место, были следы ее маленьких ручек на пыльной стене под картиной». [23, январь, 1913, с.503]
Предоставим г-же Блаватской продолжить рассказ о своем детстве: «Поездка в Лондон? Впервые я была в Лондоне вместе с отцом в 1844, а не в 1851 году… Отец привез меня в Лондон для занятий музыкой. Позднее брала уроки музыки у старого Мошеле. Жили мы где-то недалеко от Пимлико – но я за это не поручусь». [14, с.150]
А. П. Синнет пересказывал забавный случай, происшедший во время ее первого приезда в Лондон: «Что касается ее знаний английского языка, то здесь ее самолюбию был нанесен тяжелый удар. Говорить по-английски ее учила первая гувернантка мисс Джефрис; но на юге России не очень разбирались в диалектных тонкостях. А так как гувернантка была родом из Йоркшира, то стоило мадемуазель Ган начать говорить, как это вызвало дружный смех среди ее знакомых. Смесь йоркширского диалекта с екатеринославским производила столь комический эффект, что мадемуазель Ган вскоре решила, что больше не станет подобным образом развлекать своих друзей и оставила попытки освоить английский язык». [20, с.38]
Госпожа Блаватская продолжает: «Мы с отцом провели неделю в Бат и целыми днями были оглушены колокольным звоном. Я захотела проехать верхом по-казацки, но он мне не разрешил, и я закатила истерику. Он благословил небеса, когда мы наконец вернулись домой. Путешествовали два или три месяца по Франции, Германии и России. В России наш экипаж преодолевал за день 25 миль». [14, с.150]
«В письмах, написанных по-французски, мы добавляли de к своей фамилии – как благородные. Если же фамилия писалась по-немецки, то добавляли von. Мы были и мадемуазель de Han и von Han. Мне это не нравилось, и я никогда не ставила de к фамилии Блаватского, хотя он и был знатного происхождения; его предок, гетман Блаватко оставил две ветви – Блаватских в России и Графов Блаватских в Польше.
Что еще? Отец был капитаном артиллерийского полка, когда женился на моей матери. После ее кончины он оставил службу в чине полковника. Служил в 6-й бригаде и имел чин помощника капитана уже по выходе из Пажеского Корпуса. Дядя Иван Алексеевич фон Ган был директором департамента портов России в Санкт-Петербурге. Первая его жена demoiselle d'honneur (достойная дама) – графиня Контоузова, en secondes noces (во втором браке) он был женат на еще одной достойной даме (правда изрядно высохшей) – мадам Чатовой.
Дядя Густав в первом браке был женат на графине Адлерберг, дочери генерала Броневицкого и т. д. и т. д. У меня нет нужды стыдиться своих родственников, но мне стыдно, что я Блаватская, и если бы я приняла британское подданство и стала какой-нибудь миссис Снукс или Тафматтон, то, как говорят здесь, «целовала бы за это руки». Я не шучу. В противном случае я не смогу вернуться в Индию». [14, с.150]
«Моя сестра Вера на три года младше меня. Сестра Лиза родилась от второго брака моего отца; он женился, насколько я помню, в 1850 году на баронессе фон Ланге. Года через два она умерла. Лиза родилась, не помню точно, но кажется в 1852 году. Моя мать умерла через шесть месяцев после рождения моего брата (Леонида) в 1840 или 1839 году, точно не помню». По сведениям ее сестры Веры Желиховской, более точной в датах, их мать умерла в 1842 году. Желиховская писала: «Наша мать Елена де Ган, nee (урожденная) Фадеева умерла в возрасте 27 лет. Несмотря на раннюю кончину, она успела завоевать литературную известность, позволившую назвать ее „русской Жорж Санд“ одному из наших лучших критиков – Белинскому. В шестнадцать лет она вышла замуж за Пьера де Гана, артиллерийского капитана и вскоре полностью отдалась воспитанию детей.
Старшая дочь, Елена, была не по годам очень развитым ребенком и уже с раннего детства обращала на себя внимание всех окружающих. Она не признавала никакой дисциплины, не прислушивалась к наставлениям воспитателей, обо всем имела собственное мнение. Она была исключительно оригинальной, самоуверенной и отчаянной. Когда после смерти нашей матери мы стали жить у ее родственников, наши учителя теряли с Еленой всякое терпение, но несмотря на ее пренебрежительное отношение к урокам, их поражала необыкновенная одаренность, особенно легкость, с которой она изучала иностранные языки и ее музыкальные способности. Ей были свойственны все черты характера мальчишки, как хорошие, так и дурные; она любила путешествия и приключения, презирала опасности и была абсолютно равнодушной к указаниям старших.
Перед самой кончиной… мать очень беспокоилась о дальнейшей судьбе своей старшей дочери, и для этого беспокойства были все основания. «Ну что ж, – говорила мать, – может оно и к лучшему, что я умираю: по крайней мере, не придется мучиться, видя горькую участь Елены! Я совершенно уверена, что доля ее будет не женской и в жизни ей суждено много страдать».
Какое верное пророчество!» [14, с. 160; 15, ноябрь, 1894]
Глава 2
Ребенок-медиум
Блаватская описала следующий случай: «Вспоминаю одну из своих гувернанток. У нее была привычка прятать фрукты пока они не сгнивали в ящиках ее письменного стола. Эти ящики были постоянно полны подгнивающими фруктами. Она была уже немолодой и однажды заболела. В то время моя тетя, в доме которой я тогда жила, вычистила все эти ящики и выбросила испорченные фрукты. Эта больная, близкая к смерти женщина вдруг попросила, чтобы ей дали одно из любимых ею „поспевших“ яблок. Все прекрасно поняли, что она под этим подразумевала, и моя тетя сама пошла в людскую распорядиться, чтобы дали ей какое-нибудь гнилое яблоко. И вдруг сообщили, что больная скончалась. Тетя моя бросилась бегом наверх, а я и некоторые из служанок побежали за ней. И вот когда мы проходили мимо комнаты, где стоял ее письменный стол, тетя в испуге вскрикнула. Мы поспешили за ней и увидели, что гувернантка моя стоит в комнате и ест яблоки, а потом она исчезла. Когда же мы вбежали в спальню, то на постели увидели умершую и рядом были сиделки, которые ни на минуту ее не оставляли… Так реализовалась последняя мысль умирающей. Это совершенно правдивый рассказ о том, что я видела сама». [23, апрель 1884]
Еще рассказывает Блаватская: «В течение примерно шести лет (в возрасте от восьми до пятнадцати) ко мне каждый вечер приходил какой-то старый дух, чтобы через мою руку письменно передавать различные сообщения. Это происходило в присутствии моего отца, тети и многих наших друзей, жителей Тифлиса и Саратова. Дух этот (женщина) называл себя Теклой Лебендорф и подробно рассказывал о своей жизни. Родилась она в Ревеле, вышла замуж. Рассказывала о своих детях: захватывающую историю старшей дочери З. и о сыне Ф., который покончил с собой. Иногда и сам этот сын приходил и рассказывал о своих посмертных страданиях. Старая дама говорила, что она видит Бога, Деву Марию, толпы ангелов. Двух из ангелов она представила нам всем, и к великой радости моих родных ангелы обещали охранять меня и т. д., и т. д.
Она сама описала свою смерть, дала адрес лютеранского священника, который дал ей святое причастие.
Рассказывала и о некоем прошении, которое она подала царю Николаю, и я записала текст его слово в слово, своим почерком, моей детской рукой.
Так я писала в течение примерно шести лет, четким, старинным почерком и на немецком языке (язык, которому я никогда не обучалась и на котором я и теперь еле говорю), и на русском. Все это составило бы с десяток томов.